Завещание Джона Локка, приверженца мира, философа и англичанина

Тори восприняли смену внутриполитической ориентации короля как нечто аналогичное событиям 1687–1688 гг.: король якобы вступил в сговор с диссентерами-фанатиками под руководством мошенника графа Сандерленда [288] . Однако при этом, в соответствии с принципом «целесообразности», в правительстве было сохранено большое число ставленников Кармартена (Данби). Новые выборы, проведенные в ноябре 1695 г., пополнили парламент оппозиционными «хунте» новыми вигами, заявлявшими о себе не как о сторонниках двора, а как о выразителях интересов всей «страны» («country whigs»). В глазах короля такое развитие событий ставило под сомнение способность «хунты» в полной мере управлять парламентом и правительством и обеспечить поступление денег на военные нужды.

Ситуацию на какое-то время спас яковитский заговор с целью убийства короля, раскрытый в феврале 1696 г., и обнаружившиеся планы французского вторжения. В новых обстоятельствах союз «вигов страны» с тори ради борьбы с «хунтой» выглядел малоаппетитно, и «новые виги» (в число которых входил лорд Ашли Купер, внук первого графа Шефтсбери), напуганные угрозой со стороны французов и яковитов, не решились продолжить кампанию дискредитации правительства. Впрочем, последовавший мирный договор с Францией 1697 г. вновь привел к расколу в лагере вигов и нарушил временный баланс сил.

После отставки выполнявшего важные посреднические функции Сандерлерда и ухода Шрусбери виги в лице лорда-канцлера Сомерса остались без дополнительной страховки в ведении дел с королем. Фатальную роль сыграл спор о постоянной армии, который разгорелся в парламенте в 1697–1699 гг. После Рисвикского мира война, как считалось, закончилась и необходимости в большой постоянной армии не было. Однако король, опасаясь новой войны с Францией, все же хотел сохранить не менее 35 тысяч солдат. При этом он не называл правительству желательной цифры, а парламент был настроен на сокращение постоянной армии до 10 тысяч человек. Свою роль в дискуссиях сыграли «новые виги», выступившие против «хунты» и Сомерса, в частности лорд Ашли Купер и англо-ирландец Роберт Молсуорт (член Лондонского королевского общества с 1698 г.), считавшие постоянную армию угрозой для английских свобод. «Что, если они [военные] выйдут… и скажут: вы должны выбрать этих и этих людей вашими представителями? И где тогда будет ваш выбор?! – восклицал Джон Тренчард в памфлете, написанном в начале парламентской сессии 1697–1698 гг. – Что, если они скажут: парламенты – подрывные и раскольнические собрания и потому должны быть ликвидированы?!»

Друг лорда Ашли Джон Толанд писал в предисловии к вышедшему тогда же изданию мемуаров Эдмунда Ладлоу: «Люди могли бы извлечь из кромвелевской тирании тот урок, что свобода и постоянная наемная армия несовместимы» [289] . Под давлением и тори, и новых вигов, заявлявших о том, что «хунта» предала принципы свободы, встав на сторону тиранического двора, влияние «вигов двора» в парламенте постепенно ослабевало, и в декабре 1698 г. парламент проголосовал за сокращение постоянной армии до 7 тысяч человек.

Еще одной «неудачей» «вигов двора» стал принятый в апреле 1700 г. Акт о возвращении (восстановлении), направленный против передачи конфискованных в 1691 г. ирландских земель в руки голландских фаворитов короля. Английское общество не только помнило, что в последние пятьдесят лет Англия и Нидерланды вели три войны (1652–1654,1665-1667,1672–1674) и между ними имело место жестокое торговое соперничество. Многие англичане испытывали самую настоящую антиголландскую ксенофобию, порой доходившую до обвинений Нидерландов в том, что после разгрома французов они сами хотели бы установить «универсальную монархию» и низвести Англию и другие государства до положения наций-рабов.

Наконец, свою роль сыграло парламентское расследование финансовой деятельности правительства и двора. Принятые в свое время решения о финансировании войны с Францией – не ограничиваться взиманием налогов, а найти дополнительные источники финансирования в виде высоких акцизов, государственных облигаций Банка Англии и голландских кредитов – вызвали подозрения. Разве не привели эти решения к повышению финансовой мощи двора, а возможно, и к злоупотреблениям? Разве не ограничили они свободу в принятии решений теми, кто стал держателем выгодных ценных бумаг? – ставила вопросы новая оппозиция.