Завещание Казановы

– Жень… Мы что, опять на «вы» перешли? Почему вы все время путаетесь в местоимениях, Штирлиц?

– Пардон… Ты меня не бросай, ладно?

– Не брошу. И ты меня не бросай. Будем держаться вместе, что бы ни случилось.

– И пусть весь предательский мир подождет?

– Да, пусть подождет… Жень, а можно еще спросить? Хотя, если тебе сложно, можешь не отвечать…

– Ты можешь спросить о чем угодно, Арин.

– Я ведь ничего о тебе не знаю. Ты никогда не рассказывала. У тебя родители есть? Кто они? Где твоя семья?

– Ты потому спросила, что моя просьба должна быть априори адресована матери? Ведь матери детей не бросают. Но это не всегда так, к сожалению. Моя мать меня бросила, уехала с мужем в Америку. Давно…

– Ты что, в детском доме выросла?

– Нет, нет… Я с мамой жила. Понимаешь, она очень красивая женщина. И все время носилась со своей красотой, как дурень с писаной торбой, хотела как можно комфортнее в жизни устроиться. А я ей мешала, под ногами путалась. Нет, не сказать, чтобы она совсем не занималась мной… У меня все было. Только любви маминой не было. Так часто бывает с красивыми женщинами… Почему-то природа вкладывает в них большой ресурс любви к мужикам, а на детей такого ресурса не хватает. Ну не получается у них детей любить.

– Не суди мать строго, Женечка. И ты права, не всем дано.

– Да я не сужу. Я знаю, что не всем дано. Когда она собралась в Америку, я даже рада была. Правда. И когда она трехкомнатную квартиру в центре города продала и купила мне однушку на окраине, тоже не возражала… Пусть едет и будет счастлива. Дальше я сама. Одной лучше.

– Сколько тебе было лет, когда она уехала?

– Восемнадцать исполнилось. Мама ждала, когда мне восемнадцать исполнится, чтобы навсегда уехать.

– Да, грустно…

– Ничего, нормально. Я работала, в институте на вечернем отделении училась. Машину в кредит взяла… Только все равно – смысла нет одной жить. Глупо как-то. А с мужчинами мне не везет, они от меня сбегают. Наверное, потому, что я неформатная. Вот эта Яна – она да, она полный формат. Даже лишку. Такая уютная, комфортная, жизнью довольная… А я – нет. У меня психический настрой другой, более минорный.

– Но, как ни обидно, люди с таким настроем гораздо больше нуждаются в любви…

– Ага. И гораздо меньше ее получают. Или не получают совсем. И есть только один выход – любить самой. То есть на себе тянуть необходимый и средневзвешенный баланс. Любви ведь все равно, в миноре она происходит или в мажоре, это же по сути величина абсолютная, правда?

– Ой, совсем ты меня запутала, Жень… – Арина с грустной улыбкой посмотрела на Женю: – Даже не знаю, что сказать.

– А ты и не говори ничего. Ты просто слушай. Ты так хорошо умеешь слушать. В общем, я решила, что буду любить сама. И не кого-нибудь, а своего ребенка. Хотя и говорят, что нельзя ребенком решать проблему одиночества. Получается, что ты на него заранее ответственность взваливаешь.

– Да ерунда, Жень… Ведь ты любить его собираешься, а не договор с пунктами об ответственности подписывать.

– Ну да… Ты права.

– Хотя и трудно нам придется, Жень… Одним, без мужского плеча… Но ничего, мы будем друг друга поддерживать. Так легче. А сейчас попьем чаю вон в той симпатичной кафешке на берегу и поедем домой, потому что скоро темнеть начнет и дождик собирается. А нам нельзя под сырость, нам вредно, мы девочки беременные.

– Да, идем пить чай… Как же мне хорошо с тобой, Арина! Ты сама не понимаешь, что ты со мной делаешь! Ко мне никто и никогда так не относился. Даже Вася. Ой, да что говорить! С Васей я только и делала, что ждала, когда он меня бросит… Но ты ведь не бросишь меня, правда?

– Жень, перестань. Перестань себя обесценивать. И мне ужасно не нравится тональность подобных вопросов, чувствую себя неловко.

– Да мне и самой не нравится, но что делать? Раньше я к одиночеству нормально относилась, даже свыклась как-то, а теперь боюсь.

– Ничего, Женечка, прорвемся. Еще и с колясками вместе нагуляемся, и потом… Ой, погоди, у меня мобильник.

Она не успела сказать, что будет «потом». Наверное, никогда нельзя заглядывать за грань этого «потом». Потому что в следующую секунду жизнь может определить мгновенное «сейчас», жестокое и неотвратимое. Принимая вызов, Арина ощутила на себе ледяное дыхание этого «сейчас», тем более номер высветился незнакомый.

– Арина? Это вы? То есть я хочу спросить… Вы дочь Игоря Владимировича Каратова?

И голос тоже незнакомый. Молодой, женский, с горестным придыханием.

– Да, я… А что случилось? – ответила на выдохе, а вдохнуть отчего-то было страшно.

– Ваш отец умер, Арина. Сегодня. Я очень сожалею. Меня зовут Лена, я его жена. Отпевание и похороны будут завтра. Я вам позже сообщу и укажу точное место и время.

Голос из трубки звучал так, будто эта Лена боялась ее горестной реакции и оттого спешила ответить на все вопросы. И эта поспешность хлестала плетью по сердцу, не давая опомниться и вдохнуть в себя хоть немного воздуху. Хорошо, Женя вовремя подхватила ее под локоть и держала довольно крепко, и вскоре удалось вдохнуть и даже вытолкнуть из себя вопрос, который с трудом вписался в Ленину поспешность: