Завещание красного Сен-Жермена

– Вернулась сюда как на пепелище. Жила в Питере – крупный культурный город. Как-никак вторая столица России. Все как у людей было: квартира, муж, сын. Работа неплохая. И тут как будто кто-то сглазил. Муж ушел к молодухе, как отрезал. Словно и не прожили мы с ним шестнадцать лет. Пришлось сюда возвращаться с сыном.

– Что же ты в Питере не осталась?

– Так квартира была не моя, а мужа, точнее, его мамаши. А он как сошелся с этой сучкой, так сразу нас выгнал на все четыре стороны. А тут что… Мать ворчит и орет постоянно. Мало того, что она едва ходит. Так еще и башкой повернутая. Все забывает, переспрашивает по нескольку раз. Говорит одно, делает другое.

– Ну, наладится как-нибудь. – пробормотал он, чтобы только утешить женщину.

– Куда там наладится… Сложилось так, что хуже не бывает. И за что мне только такая напасть?

– Бывает и хуже. Вот Игорь на первом этаже – здоровый мужик, попал в автокатастрофу. Теперь без ног. Инвалид. Жена бросила, работы нет. Спивается потихоньку. А ведь еще не старый. Даже сороковника нет. Вот ему хреново, поверь мне. А твоя жизнь образуется.

– Да кому я нужна? Стара уже. Все для меня закончилось.

– Ну хочешь, переезжай ко мне, – предложил он.

– Правда? – обрадовалась она. – Сегодня же вещи перенесу.

Жизнь у них не заладилась с самого начала. Людка устроилась на работу продавщицей в магазин, работы по инженерной специальности для нее не было. Кроме того, она постоянно бегала к матери и сыну Вадику. Тот категорически отказался переезжать к Сергею и жить с ними под одной крышей. Сергей и не настаивал. Ему тоже так было удобно. Получалось, что Людка была для него приходящей женой. Что вообще-то поначалу устраивало. А потом она стала его дико раздражать. Через год они разбежались. Вскоре Люда вышла за мужика из соседнего города и переехала туда, забрав мать и сына.

Он остался один. Ему было уже сорок лет. Жениться он больше не планировал, да и времена наступали такие, что отодвинули мысли о домашнем очаге на второй план. На работе назревали перемены. Начиналась перестройка, все бегали в поисках заработка. Коммерческие издания платили хорошо, но там требовались молодые да зубастые. Он к таким уже не относился. Постепенно его репортажи перестали брать, ставку понизили, а потом развели руками и сказали, что меняют формат, набирают новый штат и в его услугах больше не нуждаются. Это был удар под дых. Он не знал, что будет делать без журналистики. Он даже не заметил, как профессия стала его второй кожей. Его жизнью. И даже больше, чем жизнью. Он как-то криво улыбнулся. Заявил, что они не представляют, какого ценного кадра теряют. Не пройдет и пары дней, как его позовут назад.

В ответ ему ничего не сказали. Он пошел домой, напился, ждал, что его позовут. Но нет, не позвали, дали понять, что он процветающему газетно-журнальному холдингу не нужен. Его выбросили, как старую ветошь. Отбросили за ненадобностью. Им хорошо, они в шоколаде. А вот что делать ему? Он пил неделю не просыхая, потом взял себя в руки и отправился в другую газету, которую раньше презрительно называл «листиком». Там ему тоже отказали. Газета переживала трудные времена, финансирования не было, и поэтому никого в штат не брали, а тихо увольняли старые кадры, стараясь сохраниться любой ценой на рынке местных медиа. Тут он понял, что мир стал другим и шутки с ним плохи. Можно остаться у разбитого корыта – без работы и денег – и тихо помереть с голоду.

В конце концов он устроился в газету местного общества охотников. Так шли годы и незаметно стукнуло семьдесят пять. Он уже ничего не ждал от жизни и тем более ни о чем не мечтал. День прошел – и слава богу. Детей у него не было, женщины рассосались как-то сами собой. Он остался один. Была еще приблудная кошка Мася, бело-серая с облезлым ухом. Он не знал, сколько ей лет. Просто спас от голодной смерти зимой, и теперь она жила у него.

Может быть, он сделал ошибку, что осел здесь, в Таганроге. Надо было переезжать в Москву. Там без работы не останешься. Где-нибудь да пристроят. Но он любил свой город и не хотел покидать его. Море, набережные, парки… Каменная лестница, которая напоминала ему Потемкинскую, хотя она и не была столь знаменита. Здесь жили Чехов, Раневская, Дуров, бывал Чайковский… Нет, он останется здесь. Это его город.

И в это время, когда он покупал в магазине пакет молока для себя и Маси, его окликнули:

– Серый, ты?

– Я, – ответил он осторожно.

– Сколько лет, сколько зим!

– А вы кто?

– Старых друзей не узнаешь? Нехорошо.

Он всматривался в стоявшего напротив него собеседника. И никак не мог узнать его. Хоть убей. Хотя память должна была быть по-журналистки острая, въедливая. Но что взять с него? Он уже стар.

– Ну ты даешь… – раздался сочный баритон. – Серега, не обижай меня.

– Вы?

– Роман Алексеевич. Для тебя просто Рома. Можно без отчества.

«Просто Рома» был говорлив и нахален. И не давал ему ни минуточки подумать или сосредоточиться на чем-то.

– Ты так и живешь бобылем? Один?

– Постойте, когда мы с вами виделись последний раз?

Собеседник посмотрел на него укоризненно.