Завещание Малого Льва

А тогда, семнадцать лет назад, он даже толком понять не мог, где он, и что с ним происходит. Какой-то коттедж, какая-то кухня с окном в заснеженный сад, какой-то горький кофе и какая-то невыразительная, утомленная женщина с потускневшим макияжем, в темном парике с начесом.

— Только не вздумай в меня влюбляться, — предупредила она наставительно и вздохнула утомленно и пресыщенно, как все звезды, — я в эти игры уже наигралась.

Он бы и рад был влюбиться, чтобы отвлечься, но не мог, только подивился, какие все землянки самоуверенные и независимые.

— Я тоже, — ответил он, — наигрался.

— А ты-то когда успел?

Она считала, что он моложе. Вообще, как-то нелепо и глупо, когда тебя принимают за кого-то другого. В этом даже ничего забавного нет, просто неловкость.

— Я старше, чем кажусь, — сказал он.

— Я тоже, — многозначительно посмотрела она, — и в любом случае гораздо старше тебя. Я много знаю о жизни и давно уже вижу всех насквозь.

— Да?

— У тебя что-то случилось, какая-нибудь любовная драма, и тебе кажется, что жизнь твоя кончилась. Но это далеко не так, мой мальчик. Жизнь длинная. Всё проходит, потом возвращается, потом опять проходит… и так без конца.

Он знал, что никогда в жизни больше эту женщину не увидит, и она никогда не узнает, кого наставляла у себя на кухне.

— Меня бросила жена, — сказал он откровенно, как было, так и сказал.

— Надо почаще бывать дома, Одиссей, — усмехнулась Цирцея, — где тебя носит?.. Не переживай, она еще вернется. Так бывает и очень часто. Сошлись-разошлись…

— Она сделала аборт, — добавил он.

— Вот это уже серьезней. Ты наркоман?

— Нет, даже не курю. Бросил.

— А я курю, — усмехнулась Цирцея, голос у нее был глубокий, с хрипотцой, усталый и проникновенный как она сама, — и пью, и бросаю мужей… Пятерых или шестерых бросила я, четверо сбежали от меня, вполне заурядное явление.

— На Земле, — сказал Леций.

— А ты разве не с Земли?

— Нет. Проездом.

— На гастролях?

— Почти.

— Вообще, в тебе есть нечто провинциальное… эти кисточки например.

— Знаю, — кивнул он, — вышли из моды.

— Еще пять лет назад.

Его подкупала ее независимость. У него не было таких женщин. До Ингерды были наложницы, которые заведомо видели в нем господина, с одной стороны хотели услужить, а с другой — получить как можно больше. Эта пресыщенная землянка ничего от него не хотела и не ждала, ей вообще было не важно, чем всё закончится, она просто украшала свою жизнь такими вот случайными встречами и готова была так же легко отпустить его, как и подобрала. Это было непривычно.

Как она выглядит, ее тоже мало волновало. Она сняла парик, умылась и сидела перед ним в халате, даже не пытаясь скрыть свой возраст и свою усталость. Лицо было удивительно «никакое», что, ко всеобщей радости, и позволяло ей перевоплощаться. Зела была обречена играть красавиц. Цирцея могла играть всё.

Он потом видел ее портреты в других комнатах, в один чуть не влюбился и после этого уже не замечал ни ее морщин, ни ее худобы, ни ее короткой прилизанной стрижки. Ее тело — это был только рабочий материал, из которого могло лепиться всё что угодно. Единственное, что его шокировало — ее прямолинейность. Она дала ему полотенце, отправила его в душ, даже не интересуясь, что он думает по этому поводу. А он думал, что просто будет плыть по течению, и будь что будет.

И было всё неплохо и даже красиво. Цирцея умела украшать свою жизнь в мелочах. И ему все-таки удалось отвлечься от своей боли и унизительной беспомощности.

— А теперь признавайся, — сказала она утром со своей обычной прямотой, — что ты за чудовище?

— Я?

— За что тебя бросили? От таких обычно не уходят. Странно… В чем твой порок?

— Да нет у меня никаких пороков, — вздохнул Леций, — я безупречен.

— А-а… — протянула она с пониманием, — это тоже большой недостаток.

Она не спросила его номер, не дала свой, не договаривалась о следующей встрече, она просто его отпустила, только сказала на прощанье грустно: «Ты не думай, что у меня такое каждый день».

— А у меня вообще такое в первый раз, — признался он.

И тут же забыл о ней, потому что рассорился с отцом, потому что вернулась Ингерда, потому что эпизод и должен оставаться эпизодом. И это было очень давно.

А теперь всё повторялось. И он вспомнил о Цирцее, и ему захотелось ее шокирующей прямоты и проницательности. Впрочем, он даже не помнил, где ее дом.

— Интересно, сколько можно таращиться в шкаф? — послышался за спиной издевательский голос Грэфа, — что там такого необычного?

— Свитер ищу, — обернулся Леций.

— У Эдгара?!

Мадам выглядела деловито и элегантно: брюки, пиджак и белая блузка. Если бы не прическа, она больше походила бы на юношу.

— Этот долговязый тип внизу — это кто?

— Он не долговязый, он вытянулся под одежду.

— Оборотень?!

— Ну да, причем твой знакомый. Дрод.

— Тьфу, — Грэф поморщился, — и за этим ты меня вызвал?

— За этим.

— Ты что, сам не мог его грохнуть?

Леций улыбнулся такому тонкому юмору.

— Мы будем с ним дружить.

— Та-ак… — Грэф прошел в комнату и сел на кровать с клетчатым пледом, — понятно. А теперь скажи, мой дорогой: а с кем мы тогда дружить не будем?

— С лаклотами.