Завещание мужества

Я пришел в шинели жестко-серой,
выданной к победному концу,
юный, получивший полной мерой
все, что полагается бойцу.

Для меня весна постлала травы,

опушила зеленью сады,
но опять из-за военной травмы
побывал я на краю беды.

Сон мой был то беспробудно жуток,

то был чутче гаснущей свечи,
жизнь мою спасали много суток
в белом, как десантники, врачи.

На Большую землю выносили

сквозь больницы глушь и белизну,
словно по завьюженной России,
первою зимою, в ту войну.

Смерть, как и тогда, стояла рядом.

Стыл вокруг пустынный, черствый снег.
Кто-то тихо бредил Сталинградом,
звал бойцов, просился на ночлег.

Все мои соседи по палате,

в белоснежных, девственных бинтах,
были и в десанте, и в блокаде,
и в других неласковых местах.

Мы врага такого одолели —

никому б его не одолеть,
на войне ни разу не болели,
а теперь случилось заболеть.

Наша воля делалась железной

с каждой новой битвой, с каждым днем.
Есть еще силенки,
и болезни
тоже одолеем и сомнем.

Я угрюмо зубы сжал до хруста,

приказал себе перетерпеть.
Незачем, пожалуй, править труса,
выбор небольшой: жизнь или смерть.

Медленно пошел я на поправку,

вытянули жизнь мою врачи,
как весною чахнущую травку
из-под прели добрые лучи.

Вопреки сомненьям маловеров

и наперекор всем, кто не ждал,
как тогда, в шинели жестко-серой,
на ноги я крепнущие стал.

И опять в больничном коридоре

я учусь ходить —
хожу смелей,
всем ходячим недругам на горе —
став и несговорчивей и злей.

Ждет меня любимая работа,

верные товарищи, семья.
До чего мне жить теперь охота,
будто вновь с войны вернулся я.

Март 1952

«И снова жизнь…»