Завещание Шекспира

– «Семь смертных грехов»? Конечно, видел, господин Тарлтон. Кто же ее не видел? Что я о ней думаю? Ну, по правде говоря… Так это вы ее сочинили? Конечно, я вас видел в этой роли, но и представить не мог, что вы ее автор! Не подумайте, что я вам льщу…

Зачем мне льстить, когда твое богатство и стол и кров – один веселый нрав?

Стареющему актеру нужна публика, даже если она состоит из одного-единственного зрителя, ему хочется аплодисментов хотя бы пары рук, и нет ничего печальнее на свете, чем старый актер без роли. Минутой позже я уже пил несвежий эль и слушал байки про то, как он играл в «Занавесе» и в «Колоколе», а в бишопсгейтском театре «Бык» в «Известных победах»[107] исполнял двойную роль – шута и судьи. Он извлек из сундука знаменитый красный костюм, колпак с пуговицами, бубен, посох и шпагу, под непременные шутки-прибаутки из своего бездонного запаса – все до единой с бородой. К тому времени зловонная клетушка заполнилась толпой престарелых лицедеев, остатков «Слуг королевы». Они пьяно подымались с соломенных тюфяков или забредали в распахнутую дверь. Они подначивали толстяка-комика на акробатические номера, не подобающие его возрасту и состоянию здоровья, и без конца повторяли свои подзабытые однострочные репризы, которые кроме них никто не помнил. Да они и друг друга-то не помнили. Жалкое зрелище – как они нахваливали друг друга, прощаясь со своим мнимым величием и славой.

Когда утро перетекло в полдень, принесли и почали еще один бочонок, и я подумал: «А кто платит за все это пиво?» И испытал приступ паники, когда до меня дошло, что, скорее всего, я. Но паника рассеялась, да и пиво подошло к концу, распределившись по пол-дюжине мочевых пузырей. К тому времени Тарлтон уже падал чаще, чем вставал. В конце концов он оставил попытки подняться, уже невозможно было разобрать слов его песен, остроты не смешили, и вскоре на него ненадолго опустился занавес сна. Однако ж к вечеру компашка проспалась – поодиночке или вповалку, и значительно посвежевший Дик оказался блестящим остроумцем и снова завладел всеобщим вниманием, возвышаясь над стаканами и тарелками. Мне он показался талантливым, но чрезвычайно самодовольным остряком. Мой мозг гудел, и голову ломило от криков актеров, в голове моей бушевал Шордич, и меня накрыла волна сна.

Я очнулся, когда рассвет проникал сквозь разбитые ставни, озаряя на одном уровне с моей свинцовой головой лужицы на полу, некоторые из них – подозрительно желто-зеленого цвета. Какое-то время я лежал, прислушиваясь к хоровому рассветному храпу и покряхтыванию, время от времени перемежавшемуся с анонимными пуками. Я впервые заметил, что потолок Тарлтона был разрисован звездами и солнце, луна и планеты были грубо намалеваны между балками. Даже этот притон, как и весь мир, был для него сценой.

Превозмогая себя, я принял сидячее положение и огляделся по сторонам.

Тарлтон лежал в луже собственной блевоты, потопленный остов «Слуг королевы», человек на финише карьеры – нет, пожалуй, уже за ее финишем. Бедный, бедный Дик! Седые волосы, а сам как дурень. А когда старый Дик из Шордича в скором времени умирал в нищей лачуге на Хог-Лейн, королева не соизволила вспомнить, как он когда-то ее тешил. Ухаживала за ним только местная шлюха Эм Белл, которая даже под носом у стоглазого Аргуса обслужит сто человек за час. Но осенью 88-го года она проявила больше человечности, чем весь двор и королева, которая теперь улыбалась все реже и реже.

Бедный, несчастный Тарлтон умер в Шордиче и был похоронен в сентябре следующего года. Могильщик, который его закапывал, датчанин по имени Георг, смеялся без удержу. Я помню, как он отбросил в сторону попавшийся ему череп, который он выкопал и забыл положить в могилу рядом с шутом в саване, когда под моросящим дождем засыпал землей толстяка комедианта, из-за которого когда-то обмочилась сама королева Англии. Череп лежал лицом вниз, и в него попадали капли дождя. Мне подумалось, надолго ли избежит влаги непродубленный Тарлтон.

– Ненадолго, – заявил датчанин Георг, который легко узнавал трупы, изъеденные французской хворью, – еще один из тех, кто едва дотягивает до похорон, – загоготал он.

– А вы его знали, сэр? Вы его видали на сцене?

– Я – много раз, в «Быке». Так смеялся, что надорвал живот. Однажды я даже стоял у самой сцены. Так он наклонился со сцены и вылил бутылку эля мне на бошку. Все, конечно же, хохотали. Боже, какой же он был чокнутый! Ему все сходило с рук. А потом всего лишь за год он превратится вот в такой же череп, сэр, неотличимый от этого. Все мы опускаемся до такого убожества. Говорят, что он спал с этой самой Эм Белл, пока его не разнесло; его яйца распухли от водянки до величины шордичских колоколов, пока не лопнули. Теперь он принадлежит лорду Червю – хозяину холодной земли, которая будет точить его в могиле. Прощай, толстяк Тарлтон! Говорят, у него был легкий конец.