Завет, или Странник из Галилеи

Я сама была свидетелем одного происшествия. Как-то раз на семью местных жителей напал леопард, он утащил детей и сожрал их, о чем догадались, найдя обглоданные останки. Шаман был уверен, леопард — это злой дух, который мстит за что-то местным жителям. Он велел собрать фекалии леопарда и принести ему. Когда люди сделали то, что он просил, шаман добавил туда кровь с жертвенника и еще много чего другого, включая яд и жало скорпиона. Три дня спустя мертвый леопард был найден в лесу неподалеку от поселения. Помощники шамана принесли тело зверя в деревню и выставили на всеобщее обозрение — на нем не было ни следов ножа, ни других ран. Все поняли, что леопарда убили чары шамана. Я очень хорошо запомнила все случившееся тогда, и вот теперь картины из моего детства стали всплывать у меня в памяти. Они были похожи на какое-то наваждение. Теперь еще засветло я отправлялась в Капер Наум, сказав отцу, что меня просят помочь готовить еду для наших собраний. На самом деле, придя в город, я пряталась возле уборной, стоящей около входа на пристань. И вот наконец однажды я увидела Иуду, выходящего из отхожего места. После того как он ушел, я, содрогаясь от омерзения, с трудом подавляя тошноту, принялась искать его фекалии. Среди кучи испражнений каким-то для себя неведомым образом я нашла то, что искала. Завернув это в листья, я спрятала сверток на берегу, а после, вернувшись домой, перепрятала на заднем дворе.

Неподалеку от селения Бет Майон, в горах, жил язычник по имени Симон Хананит. Он торговал всякими снадобьями и амулетами с заговорами. Местные евреи вполне терпимо относились к его присутствию, так как он был совершенно безобидным. Многие частенько обращались к нему со своими нуждами, в основном за снадобьями. Он жил в простой халупе, построенной из веток и глины и напоминающей жилища нищих. О занятиях хозяина еще с дороги извещал смрад, исходящий от хижины. Так пахло в местах, откуда родом была моя мать: паленой звериной кожей и застарелой кровью. За домом Симон разбил небольшой огород, где выращивал кое-что для своего пропитания, но большей частью это были травы для снадобий, которые он обменивал на нужные ему вещи. Кроме того он ловил мелких зверьков, водившихся в ближайших зарослях. Он жил жизнью наших далеких предков и мало чем отличался от животных, на которых охотился.

Я пришла к нему рано утром, платок я предусмотрительно повязала так, чтобы он не смог разглядеть моего лица. Симон в это время работал у себя на огороде. Вид его меня смутил: я увидела растрепанное существо, в глазах которого читалось безумие. Он держался напряженно, как будто бы все время ждал момента, чтобы убежать и спрятаться, наверное понимая, какое впечатление производит на людей. Я не знала, как объяснить, что я, собственно, хочу от него. Но каким-то образом он сам обо всем догадался. Он предупредил, что если я хочу убить кого-нибудь, то здесь он ничем не поможет, так как не использует свои заговоры в таких целях. Слушая его, я вдруг поняла, какое темное дело затеяла, и поспешила успокоить Симона, сказав, что никого не хочу убивать. Ведь это было против и моего собственного Закона. Я лишь хочу, чтобы кое-кто просто исчез.

Я передала ему то, что мне удалось раздобыть, а также протянула две драхмы, которые позаимствовала из отцовского кошелька. Он махнул мне, предлагая войти в дом, затем также жестом указал мне не то на стол, не то на алтарь в его халупе, куда я должна была положить сверток. После он внимательно изучил то, что находилось внутри. Я огляделась. В доме не было окон, а были лишь дверь и отверстие в конусообразном потолке. Стены лачуги были покрыты копотью. Смрад стоял невыносимый. На столе и на полу были расставлены глиняные фигурки, как я догадалась, — идолы, которым поклонялся Симон. При виде их мне сделалось совсем плохо. То, что я находилась в таком месте, моей верой признавалось за тяжкий грех. Голос Симона вывел меня из оцепенения. Он сказал, что берется помочь мне. Но дурнота все больше и больше давала о себе знать, и, пробормотав что-то о срочных делах, я поспешила выйти на воздух. В качестве оплаты за свою работу он взял только одну драхму, что меня немало удивило, так как я считала его очень корыстным.