Завет Локи

И в эту секунду Йормунганд, ударив с сокрушительной силой мощнейшего тарана, буквально вырвал меня из смертоносных объятий Тора. Я перелетел через парапет и, во весь голос вопя и ругаясь, снова полетел, беспомощно вращаясь в воздухе, вниз, вниз, на поле Идавёлль, а вокруг меня победоносно гремели фанфары, и в небесах, подобно северному сиянию, вспыхивала гигантская надпись:

ИГРА ОКОНЧЕНА!

Так я вновь возродился во плоти.

Глава пятая

Боги, какое потрясающее ощущение! Какой невероятный конец путешествия! Клянусь, ничего подобного я никогда в жизни не испытывал. Ведь я, подобно новорожденному, вынырнул из реки Сновидений прямо в новое живое тело и сразу испытал целую бурю чувств и ощущений – жару, холод, голод (в том числе и сексуальный), радостное возбуждение, зверский аппетит; я различал всевозможные краски и оттенки; я слышал самые разнообразные звуки… Нет, у меня поистине не хватает слов, чтобы все это описать! Я был настолько потрясен, что далеко не сразу понял, что со мной произошло все-таки нечто немного странное.

Когда Один впервые вызвал меня из царства Хаоса, я сразу оговорил, каково должно быть мое обличье: рыжеволосый молодой человек, безусловно обаятельный, хотя его шарм и может кому-то показаться несколько louche[21]. И в другой раз тоже, едва выбравшись из пут волшебницы Гулльвейг-Хейд, я прежде всего постарался не только полностью восстановить свою магическую силу, но, естественно, и свою прежнюю телесную форму. Да и в игре «Asgard!», как оказалось, у меня было примерно то же обличье; во всяком случае, сей «отрицательный персонаж» был явно создан по моему образу и подобию; может, портрет получился и не совсем точный, но вполне узнаваемый. Но сейчас все вышло по-другому. Ведь до этого возрождения я телесной формы вообще не имел; как не имел и магической силы, чтобы таковую создать. И все же я определенно возродился в физическом мире и в физическом теле.

Потрясение было столь велико, что мне даже показалось, будто я спятил – меня распирал такой гигантский клубок разнообразных чувств и переживаний, невероятным усилием запихнутых в одну телесную оболочку, что было трудно дышать. Перед глазами все плыло. Я упал на колени, чувствуя под собой какой-то твердый, видимо деревянный, пол, от которого исходил запах пыли и пчелиного воска. В ушах у меня все еще гулко звучало эхо битвы; во рту отчетливо чувствовался медный вкус крови; а сам я словно снова падал, падал, падал вниз с разрушенного парапета Асгарда…

Некоторое время я неподвижно лежал на пыльном полу, прислушиваясь к оглушительному стуку собственного сердца. Потом паника постепенно улеглась, тошнота стала вполне переносимой, и я осмелился открыть глаза. Передо мной было некое незнакомое помещение, тускло освещенное странной светящейся коробкой. На полу в беспорядке валялась смятая одежда. На стенах висело несколько портретов мужчины, облик которого показался мне смутно знакомым. Кровать была не застлана; занавеси на окнах задернуты. И я догадался, что сейчас, должно быть, ночь.

Я поднял свои руки и осмотрел их. Они показались мне довольно тощими, но вполне действовали. На мгновение передо мной вроде бы мелькнул серебристый отблеск руны Каэн, хотя, в отличие от моей собственной руны, этот знак выглядел как бы перевернутым…

Y

…но, более внимательно осмотрев свое запястье, я понял, что это всего лишь бледный шрам, который случайно оказался похож на мою личную руну. Вообще моя новая рука была буквально покрыта шрамами, они опоясывали ее чуть ли не до локтя, и я знал, что появились они там не случайно, хотя понятия не имел, откуда мне это известно. И тут я заметил нечто такое, что заставило меня неуклюже подняться с пола и бегом ринуться туда, где, как я откуда-то знал, находится ванная комната. Там над раковиной висело зеркало (у меня пока не было времени удивляться тому, каким образом все эти вещи стали мне известны), и я, включив верхний свет, внимательно вгляделся в свое отражение.

Я понимаю. Это клише. Ну так пристрелите меня – но я и впрямь немного боялся того, что могу увидеть в зеркале. «Что, если я безобразен?» – думал я. Если угодно, можете назвать меня пустышкой, но я же всегда считался неотразимым, а потому одна лишь мысль о том, что в своем нынешнем обличье я могу оказаться не столь соблазнительным, наполняла мою душу неким безымянным ужасом.

Ох!