Завет воды

В тот день Большая Аммачи и Одат-коччамма хлопочут на кухне, пальмовые листья и сухая кокосовая шелуха потрескивают на раскаленных углях, и дым сочится из-под соломенной крыши, словно из волосатых ноздрей. «Йешу маха магенай неннаку», Во имя Твое, Господи Иисусе, сын Божий, — напевает Одат-коччамма, помешивая в котелке. Филипос ушел на почту.

АММАЧИ!

Мир благословенного утра разлетается вдребезги. От ужаса в голосе Элси, доносящемся из главного дома, все замирает. Они застают Элси в дверях комнаты, бедняжка пытается устоять на ногах, пальцы, вцепившиеся в дверной косяк, побелели. Распущенные волосы ниспадают, обрамляя смертельно бледное лицо. Свет, заливающий дом, так прекрасен и так материален, что на него, кажется, можно опереться, — это Большая Аммачи запомнит навсегда.

Сквозь стиснутые зубы Элси выдавливает:

— Аммай![192] Но еще слишком рано!

Она тянется к Большой Аммачи, но волна боли снова накрывает ее. Большая Аммачи чувствует под ногами что-то мокрое и видит чистую прозрачную лужицу: у Элси отошли воды.

Неестественно спокойным голосом Большая Аммачи говорит:

— Саарам илла, муули. Вешамиканда. Все в порядке, девочка. Не волнуйся.

Но ничего не в порядке. Большая Аммачи и Одат-коччамма переглядываются, и старуха, не говоря ни слова, ковыляет обратно в кухню за иголкой и ниткой, и, слава Богу, вода на огне еще кипит. Большая Аммачи ведет Элси в кровать, как маленькую сонную девочку, а не взрослую женщину, которая выше нее ростом.

Большая Аммачи моет руки и слышит, как Элси окликает ее: «Аммай!» Не «Аммачи», а «Аммай», во второй раз. Сердце Большой Аммачи тает. Да, я теперь ее мать. А кто же еще? Она успевает подбежать как раз вовремя, когда появляется крошечная головка. Возвращается Одат-коччамма с горшком кипятка.

И тут же, без всяких усилий, в руки Большой Аммачи вываливается самый крошечный ребенок, которого она когда-либо видела, — влажный синий обмякший комочек.

Две пожилые женщины недоверчиво уставились на это крошечное создание, прелестного миниатюрного мальчика, чья жизнь еще не написана… И вообще он появился слишком рано в этом мире. Младенец похож на восковую куклу, грудь его неподвижна. Большая Аммачи и Одат-коччамма вновь переглядываются, последняя резко наклоняется вперед, вытянув за спиной руки для равновесия, кривые ноги широко расставлены, и хрипло шепчет прямо в крошечный завиток, заменяющий ухо: «Марон Йезу Мишиха». Иисус есть Господь.

Младенец вздрагивает, дергает ручками и издает писк. О это сладостное, ласкающее слух, драгоценное пронзительное мяуканье новорожденного — звук, подтверждающий, что Бог есть, и да, Он по-прежнему творит чудеса. Но этот — слабейший из криков, едва различимый. Цвет младенца почти не изменился.

Одат-коччамма перевязывает и обрезает пуповину. Выскальзывает плацента. Заметив, как Элси приподнимается на локте и в тревоге вглядывается в малыша, тетушка недовольно ворчит: «Мальчишки! Вечно они спешат!»

Большая Аммачи нежно обтирает малыша — нет времени для ритуального купания. Он весит меньше маленького кокосового ореха. Без оболочки. Она раздвигает складки блузы Элси и кладет ребенка на ее обнаженную грудь, повыше, где он становится похож на крупную подвеску, и накрывает мать и ребенка легкой тканью. Элси бережно обхватывает сына ладонями и смотрит на него с удивлением и страхом, слезы катятся по ее лицу.

— О Аммай! Разве он выживет? У него такое холодное тельце!

— Он согреется на твоей груди, муули, не волнуйся, — успокаивает Большая Аммачи, хотя сама охвачена тревогой.

Она замечает Малютку Мол, беззаботно болтающую сама с собой на любимой скамеечке — или с невидимыми духами, которые позволяют ей заглянуть в грядущее. Спокойствие Малютки Мол либо хороший знак, либо дурной.

Малыш Нинан — такое имя Элси выбрала для мальчика — похож на новорожденного кролика, голубые ноготки у него едва сформировались, глазки плотно сжаты, кожа совсем бледная на фоне кожи матери. Все неправильно, думает Большая Аммачи. Слишком рано, слишком маленький, слишком синий, слишком холодный, и отца нет рядом. Слова «Марон Йезу Мишиха» в ухо младенца должен произнести родственник-мужчина или священник. Она восхищена сообразительностью Одат-коччаммы: время имело решающее значение, и они обе были уверены, что дитя вернется к своему небесному Отцу, прежде чем отец земной успеет вернуться с почты.

Губы Элси дрожат, она в тревоге смотрит на старших женщин, ожидая знака, что делать дальше. Большая Аммачи утешает:

— Он услышит биение твоего сердца, муули. Он согреется.

Одат-коччамма молча снимает с Элси обручальное кольцо, соскребает крошку золота изнутри, роняет ее в каплю меда и кончиком пальца наносит эту смесь на губы младенца, ибо каждое дитя христиан Святого Фомы должно ощутить вкус благодати, хотя бы на миг.