Завет воды

Филипоса тетушка Одат перехватывает на крыльце. Он внимательно выслушивает, потом спрашивает:

— Элси знает, что ребенок может умереть?

Одат-коччамма притворяется, что не расслышала.

Элси знает. Едва войдя в комнату, он понимает это по ее лицу. Прижимается щекой к ее щеке. Смотрит на их сына. И ноги ему отказывают.

Три часа спустя Малыш Нинан все еще пребывает в этом мире, пальчики у него уже не такие синие, а дыхание его, лежащего на груди Элси, ровное, хотя и частое. Мать пробует дать ему грудь, но кружок соска накрывает детское личико целиком, а сам сосок слишком велик и не помещается в крошечный ротик. Большая Аммачи помогает Элси сцедить в чашку молозиво, густое и золотистое.

— Это концентрированная суть тебя самой. Ему очень полезно.

Элси опускает в чашку мизинец, потом подносит его к губам Нинана, капля падает в рот.

Большая Аммачи предлагает Элси снять малыша с груди, отдохнуть немного.

— Нет! — решительно возражает Элси. — Нет. Много месяцев он слышал стук моего сердца. Пускай и дальше его слышит.

Держать совсем не тяжело, все равно что прижимать к груди плод манго. И мягкая повязка из муслина, обернутая вокруг Элси и поддерживающая ребенка, тоже помогает. Такой же кисеей Большая Аммачи покрывает голову младенца.

Той ночью они втроем не смыкают глаз: Элси — на кровати, Большая Аммачи — рядом с ней, а Филипос — на циновке на полу. Элси не отрываясь смотрит на сына. «Мое тело согревает его так же, как когда он был внутри меня. Его температура — это моя температура. Он слышит мой голос, мое сердце, мое дыхание, как и раньше. Если он намерен победить, то у него есть все шансы». Масляная лампа освещает рождающуюся жизнь в этом чреве-вне-чрева.

Следующие два месяца Элси избегает гостей. Она прогуливается только по веранде, Филипос тенью следует за ней. Она не читает и не хочет, чтобы читали ей, не рисует, она всецело сосредоточена на сохранении их хрупкого шедевра. Обычно новорожденный выталкивает отца на периферию семейной жизни, но этот младенец втянул Филипоса в самое сердце семьи.

Однажды ночью, когда мама и бабушка кормят его трудоемким и кропотливым пальцевым методом, Нинан открывает глаза, веки растворяются вполне достаточно, чтобы он смог оглядеться, а они — впервые посмотреть ему в глаза. Какие же ясные, какие лучистые глаза у внука, думает Большая Аммачи.

Через десять недель, энергично возясь и суча ножками, Малыш Нинан дает понять, что перерос свое гнездо; когда он не спит, глазки его чаще открыты, чем закрыты. Он даже может сосать грудь — правда, пока по чуть-чуть. А в один из дней Малыш Нинан впервые прижимается не к материнскому телу, а к отцовскому, к его уютной пушистой груди. В это время родные торопливо умащают маслом Элси, делают ей массаж и очищают кожу кокосовой шелухой, а потом она погружается в ручей, нежась в струящейся воде. И спешит обратно, восстановленная и обновленная, — какое наслаждение после нескольких недель лишь частичных омовений.

Большая Аммачи в первый раз купает Малыша Нинана, вытирает его, пеленает и впервые в его жизни укладывает на кровать. И он мирно спит. Отец и мать лежат по обе стороны от сына, привыкая к виду малыша, отделенного наконец от материнского тела. Младенец внезапно вытягивает руки, как будто ему снится, что он падает. А потом указательные пальчики остаются вытянутыми, благословляя родителей. Они счастливо улыбаются друг другу.

Безудержная влюбленность в Малыша Нинана заново открывает его родителям их взаимную любовь. Филипоса будоражит и возбуждает тот особенный взгляд, которым Элси награждает отца своего ребенка всякий раз, когда он входит к ней. Их руки постоянно ищут друг друга, а если никого рядом нет, Филипос бесконечно целует жену. Когда-то прикосновение губ сводило обоих с ума, но теперь оно сообщает о новой близости и о терпении, позволяющем отложить иные радости.

Вспоминая о своей детской реакции на желание Элси навестить поместье отца, Филипос сжимается от стыда.

— Это был не я, — ни с того ни с сего признается он однажды, когда Нинан на руках у бабушки, а они с женой остались наедине. И хлопает себя по голове. — Это был кто-то другой, Элси. Глупый напуганный ребенок, который овладел моим телом и чувствами. У меня есть единственное объяснение случившемуся.

Она снисходительно смотрит на него.

И каждый раз, выглядывая в окно спальни, Филипос вспоминает о своем невыполненном обещании. Фотограф пришел и ушел, и колонку Обыкновенного Человека теперь украшает зернистая фотография Филипоса перед деревом; у Самуэля не было ни малейших возражений насчет того, чтобы срубить дерево. Но плаву по-прежнему стоит на месте. К счастью, Элси, кажется, позабыла о своей просьбе.