Завет воды

— Она навсегда останется ребенком. Я обязан вам это сказать. Она никогда не вырастет, мне очень жаль. — Он улыбается Малютке Мол. — Но останется счастливым ребенком! Дитя Господа. Благословенное дитя. Я хотел бы сказать вам что-нибудь другое. Правда, хотел бы, — очень серьезно произносит он, и его добрые глаза печальны.

Мать растерянно смотрит на доктора, глаза ее полны слез, рука лежит на плече дочери. Малютка Мол безмятежно улыбается, слишком увлеченная доктором и его бородой и инструментами на столе, чтобы беспокоиться из-за разговоров.

— Благослови вас Господь, — с трудом выдавливает Большая Аммачи, голос ее срывается. Она поблагодарила человека, который только что сообщил ей ужасную новость, но привычка слишком сильна.

— Прошу вас, поймите. Это произошло еще до ее рождения. Она родилась такой. Ни вы, ни кто-либо другой в этом не виноваты. Понимаете? Это не ваша вина. Разве не говорит Господь в Книге пророка Иеремии: «Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя»?[115]

— Говорит! — выдыхает она, пораженная тем, что слышит библейский стих от мирского человека.

Он разводит руками, словно говоря: «Дела Господни неисповедимы».

Аммачи не может сдержать слез. Доктор кладет ладонь на ее руку, и она вцепляется в нее, склонив голову. Ничто не может оправдать меня, хочет она сказать. Чуть помедлив, поднимает голову.

— А как же с Недугом, с утоплениями, про которые я вам рассказала? Если у меня будут еще дети. У них тоже будет эта болезнь? Они тоже будут такими, как Малютка Мол?

— Насчет утоплений… — говорит Руни, — тут я ничего не знаю. Что-то явно передавалось из поколения в поколение. Просто я не могу сообразить, что это такое. Но того, что случилось с Малюткой Мол, со следующим ребенком точно не случится. Это я вам обещаю.

Они уже в дверях, когда доктор вдруг окликает:

— Минуточку, коччамма.

Но его внимание привлекает не Малютка Мол, а бабушка девочки. Она сидела в кабинете вместе с ними, не вмешиваясь, хотя вовсе не безразлично.

— Позволите? — Он кладет пальцы на ее шею и задумчиво ощупывает.

Когда доктор убирает руку, Большая Аммачи видит шишку, которую он заметил у ее матери. Будет ли конец дурным новостям в этом кабинете?

— Ее глаза желтоваты, — говорит доктор.

— Она уже несколько месяцев очень слаба, — признается Большая Аммачи. — Ей трудно поднимать руки, а когда садится, потом с трудом встает.

Доктор подводит мать к кушетке. Ощупывает живот. Большая Аммачи замечает, что живот вздутый, несмотря на мамину худобу. Мать сконфужена и растерянна, но не протестует. А вот доктор откровенно подавлен.

— Коччамма, — обращается он к ее матери, — я дам вам лекарство. Вы не погуляете с Малюткой Мол в саду, пока я его приготовлю? Я отдам лекарство вашей дочери.

Когда лодка приближается к причалу, Большая Аммачи видит знакомый силуэт высоко на кокосовой пальме. К тому времени, когда красная земля родного дома касается ее ног, муж уже ждет. Малютка Мол потчует отца чудесами, которые она повидала: океан, электрический свет, доктор с кожей, выкрашенной в белый цвет, — сказка, которую она будет повторять всю оставшуюся жизнь.

Когда муж и жена остаются наедине в комнате, она, сидя на краю кровати, рассказывает ему все.

— Тело и разум Малютки Мол застыли во времени. Она всегда будет такой же, как и год назад. И годом раньше.

Могучая грудь приподнимается. Он вздыхает, повесив голову. После долгого, долгого молчания муж наконец хрипло произносит:

— Если, как ты говоришь, она всегда будет Малюткой Мол, ребенком, счастливым ребенком… это не так уж плохо.

— Нет, — сквозь слезы соглашается она. — Не так уж плохо. Ангел навсегда.

Он обнимает ее, притягивает поближе к себе.

— Это еще не все, — всхлипывает она.

И рассказывает про желтуху, которую доктор-сахиппу заметил в глазах ее матери, про твердую, как камень, шишку, которую он нащупал у нее на шее, а вдобавок и в животе, про увеличенную печень — вот чем объяснялась ее усталость и апатия. Доктор рассказал Большой Аммачи наедине, что рак из желудка распространился в печень и железу на шее. Оперировать уже слишком поздно. И нет никакого лекарства, кроме как создать матери покой.

— Я чувствовала себя так, будто тот же самый мул, что ударил меня десятью минутами раньше, опять сбил меня с ног, — плачет она.

— Она чувствует боль?

— Нет. Но доктор сказал, что скоро будет. Мы должны купить пилюли с опиумом, чтобы избавить ее от страданий, их нужно принимать до самого конца. Он сказал: «Некоторые христиане считают, что боль — это вознаграждение, что в боли есть христианское искупление. Но я так не считаю». Этот доктор святой.