Завет воды

Теперь Филипос слышит рев большой реки, в которую впадают эти каналы, и шум гораздо громче, чем обычно — земля гудит под ногами. Он припоминает рассказы Самуэля, как внезапные наводнения смывают берега рек. Теперь понятно, почему баржа решила пришвартоваться. Жирные капли дождя оставляют в красной почве мелкие воронки и выбивают татуировку на его зонтике, а ветер пытается вырвать зонт из рук. Филипос прячется под пальмами. В школу точно опоздает. У него есть два варианта: остаться сухим и быть выпоротым за опоздание — или прийти вовремя, но промокшим до костей. В любом случае он получит несколько ударов по пальцам от Сааджи саара, учителя математики и футбольного тренера в «Мужской школе Сент-Джордж». Атлетизм саара проявляется в силе и точности, с которыми он швыряется мелом или раздает подзатыльники. Как может засвидетельствовать Филипос, испытавший на себе всю тяжесть учительской руки, предвидеть опасность не способен никто. «Я не был невнимателен, — жалуется он Большой Аммачи, — саар просто невнятно мямлит! Когда он поворачивается лицом к доске, никто не может понять, что он говорит!» Большая Аммачи сходила к саару и настояла, чтобы Филипоса посадили впереди, потому что сзади он ничего не слышит. Его оценки взлетели до небес, он превзошел даже Курупа, который обычно лучше всех, но зато теперь стал легкой мишенью для шариков из жеваной бумаги с тыла и лобовых атак саара. Филипос становится школьной знаменитостью, но не по лучшей из причин.

Но есть и третий вариант. «Наполни утробу, потом решай!» Он разворачивает пакет с ланчем. «Я был введен в искушение», — вслух произносит Филипос, обращаясь к матери. Он медитирует на восхитительную поджаристую корочку и ароматы перца, имбиря, чеснока и красного чили. Язык нащупывает тонкие косточки рыбы каримеен, как бы сама природа подсказывает: Не торопись и наслаждайся вкусом.

Жуткий, но человеческий звук врезается в его уши. Кусок рыбы на языке превращается в глину. Волосы встают дыбом. Это мужской голос, вопль по умершему.

Фигура в набедренной повязке, колотящая себя в грудь, взывающая к небесам. Филипос узнает торчащие передние резцы, приподнимающие верхнюю губу, как шест палатки. Лодочник с причала, тот самый, что до сих пор дразнит Филипоса, называя его «Великим пловцом». Он нерешительно идет в сторону мужчины. Челнок лодочника, долбленка с мачтой, вытащен на берег. На этом суденышке он зарабатывает себе на жизнь, перевозя лишь одиночных пассажиров вроде торговки рыбой с ее корзиной. Но когда река вот так поднимается, лодочнику нелегко найти пропитание. Погодите-ка, а что за куча тряпья у его ног? Младенец! Филипос видит крохотное, опухшее, неподвижное личико и глаза в точности как у умирающего Цезаря. Неужто ребенка укусила эттади?

Вопящий лодочник колотится головой о ствол пальмы, пока Филипос не оттаскивает его. Тот оборачивается, черное лицо застыло в ужасе, обезумевшие глаза налиты кровью, как у мангуста, он таращится на нависающую над ним фигуру — мальчишку вдвое моложе его самого.

— Змея? — мягко спрашивает Филипос.

Лодочник трясет головой и опять начинает завывать.

— Мууни… сделай что-нибудь, прошу! Ты же образованный… спаси его!

Филипос садится на корточки, чтобы рассмотреть получше, только бы мужчина перестал вопить. Образованный? Какая здесь польза от всего, чему он научился в школе? Он осторожно касается груди ребенка. И потрясен, когда та мощно вздымается в ответ. Но, несмотря на это, воздух, кажется, все равно не выходит изо рта. Шея ребенка странно вздута. Что-то белое, как свернувшийся сок каучукового дерева, торчит из пенной слюны.

— Прекрати! Пожалуйста! — приказывает он рыдающему лодочнику.

Преодолевая отвращение, Филипос ощупывает указательным пальцем полость рта младенца. Белая резиновая пленка, кровящая по краям. Он тянет, и сначала пленка легко подается; чтобы удалить последний кусок, приходится дернуть и оторвать. Крошечная грудь поднимается, и раздается клекот входящего воздуха — звук жизни! Это же просто здравый смысл, а не образованность. Просто удалить то, что закупорило рот. Но после нескольких звуков дитя издает сдавленный звук, грудь опадает, рот открывается и закрывается, как у рыбы, а воздух не входит. Зрелище мучительное, тягостное — Филипосу самому становится трудно дышать. На этот раз он пробирается пальцем глубже и вытаскивает большой комок окровавленной резиновой пленки. Воздух входит с гудком, похожим на крик гусака, дребезжа, как будто по пути в трахее рассыпаны камешки.

— Саар! Я знал! Я знал, что ты можешь спасти моего ребенка!

Что, больше не «Великий пловец»? Теперь я саар?

— Послушай, — говорит он лодочнику, — мы должны отвезти ребенка в больницу.

— Но как, по такой реке? — вновь принимается ныть лодочник. — И у меня нет денег, и…

— Замолчи! — кричит Филипос, прерывая нытье. — Я не могу думать, когда ты воешь.