Завидная биография

Час спустя в большой пароходной столовой уже стояла высокая елка, только черная и без иголок. Потом доктор накрасил бинтов какой-то зеленой краской. Бинты нарезали ножницами, повесили вдоль каждого прутика — и елка позеленела, стала совсем как настоящая. Электрик развесил на ней гирлянды красных и зеленых лампочек, а потом со всего парохода стали собирать украшения. Радист притащил тонкой проволоки, блестевшей, как канитель, серебряных лампочек от приемника… Закачались на ветках спелые яблоки, апельсины, красивые ракушки, цветные флажки… Ветки укрыли клочьями ваты, посыпали толченой слюдой, и вата засверкала бесчисленными искрами, точно и в самом деле лежал на елке настоящий русский снег.

Георгий Иванович пришел посмотреть, и, хоть очень понравилась ему нарядная елка, на душе от этого стало не весело, а, наоборот, очень грустно. Он пошел к себе в каюту, сел за стол, достал Женину фотографию, поставил перед собой и долго разглядывал ее задорные глаза и курносый, пуговкой, носик…

— Эх, дочка, дочка, — сказал он наконец. — Обманул тебя папка, испортил праздник…

В это время городские часы на башне гулко пробили четыре раза, и Георгий Иванович подумал, что в Ленинграде, у Жени, гости уже собрались.

И вдруг замечательная мысль пришла ему в голову. Он быстро надел пальто, фуражку, перчатки и отправился на берег.

Ровно в восемь часов, когда веселье было в самом разгаре, мама поманила Женю в сторонку и тихонько сказала:

— Приглашай девочек к столу.

— А папа? — спросила Женя.

— А папа приедет позже. Он, наверное, задержался.

— Мамочка, мы подождем!

— Нет, Женя, нельзя, уже очень поздно, — сказала мама.

Женя взмолилась:

— Подождем еще хоть полчасика. Ну, мамочка…

Но мама сказала строго:

— Сейчас же зови девочек к столу, или мы с тобой поссоримся.

Пришлось послушаться. Гости шумно садились за стол, разглядывали большой сладкий пирог, пересмеивались, перешептывались, переглядывались. Всем было очень весело, а Жене этот вечер, такой радостный вначале, вдруг показался очень грустным: папа не приехал, с мамой чуть не поссорилась…

И, садясь рядом с Варей, Женя так старалась улыбаться, что чуть не заплакала.

И вдруг необычайно длинным, упрямым звонком зазвонил телефон. Женя сразу вскочила, опрокинула стул, двумя руками вцепилась в телефонную трубку и крепко прижала ее к уху.

— Не отходите от телефона, — раздался незнакомый голос, — будете разговаривать с Лондоном…

Потом все замолчало в трубке, и в комнате тоже все замолчали, потому что Женя так выразительно подняла руку, требуя тишины, что никто не посмел ослушаться. И вдруг голос, громкий и чистый, давно забытый и незабываемо знакомый, родной папин голос спросил:

— Это кто?

— Это я, папочка, это я, Женя! — закричала Женя.

— Здравствуй, дочка. Поздравляю тебя с Новым годом, — сказал папа. И Женя ответила:

— И тебя также. Мы обе с мамой тебя поздравляем, папочка дорогой, и все девочки тоже тебя поздравляют, и Варя Бабаева поздравляет своего папу, и мы все тоже его поздравляем…

— Весело вам, елка у вас нарядная?

— Сейчас весело, очень весело, и елка такая нарядная… А было совсем грустно без тебя.

— И мне тоже без вас было грустно, а сейчас ничего. У нас тоже нарядная елка… Ну, давай сюда маму и продолжай веселиться. Теперь скоро увидимся, обязательно…

Женя, как самую драгоценную драгоценность, отдала маме трубку и тут только вспомнила, что ничего не сказала папе ни про свои пятерки, ни про то, что она уже пионерка.

— Мамочка, — шопотом сказала она, — скажи папе, что у меня все пятерки, что меня уже приняли… — и, чтобы маме было понятнее, она растопырила пальцы, подняла одну руку кверху, а другой потрогала галстук…

Но мама не видела и не слышала ничего. У нее были свои какие-то разговоры с папой, и Женя решила не мешать ей. Она тихонько, на цыпочках вернулась к столу, осторожно подняла стул и села на свое место.

А Георгий Иванович после этого разговора до Индийских доков доехал на автобусе, а дальше пошел пешком.

Погода, и без того скверная, испортилась окончательно: туман стал вдвое гуще, и сквозь туман медленно падал с неба мокрый, противный снег. Прохожих на улицах не было, а если и были, туман и снег превращали их в невидимок. Но Георгий Иванович хорошо помнил дорогу, и ему даже нравилось, что на улицах так пустынно.

Он шел, думал о Ленинграде и как будто еще слышал дорогие голоса.

Вдруг ему показалось, что кто-то плачет. Он остановился, прислушался. Может быть, это капли падают на мокрый снег?

— Кто там? — крикнул он по-английски, но никто не ответил.

Тогда, осторожно ступая, Георгий Иванович пошел на звук. Наконец в глубокой нише темного подъезда он заметил маленькую фигурку.

— Кто это? — снова спросил Георгий Иванович, и голос, совсем слабый, ответил по-английски:

— Это я, Дженни, мне очень холодно…

Георгий Иванович нагнулся, взял девочку на руки. Она была легкая и зябко дрожала с ног до головы.

— Откуда ты, девочка, что с тобой? — сказал Георгий Иванович.

— Мне очень холодно… очень холодно… — шопотом ответила девочка и замолчала.