Глава 31
Из колонки светских новостей в «Нью-Йорк Империал», среда, 21 февраля 1900 года.
Обычно в этот час женщины поднимались наверх, чтобы переодеться к ужину, а небо из скучно-голубого становилось будто расцвеченным фейерверками. По всей широкой веранде отеля отцы, мужья и братья попивали коктейли и отдыхали в больших креслах из ротанга в угасающем оранжево-пурпурном свете. Мужчины раскладывали на коленях газеты и принимали телеграммы с серебряных подносов, курили сигары и беседовали о проведенном дне: гольфе, охоте и вождении, и более тихими голосами обсуждали положение на рынках в городе. В дальнем конце веранды, опершись на белые деревянные перила так, чтобы держаться не на виду, Генри в одиночестве пытался быстрее напиться.
Ему больше не от чего было получать удовольствие. Шли дни во Флориде, каждый из которых был похож на предыдущий. На людях Генри вел себя с женой подчеркнуто вежливо, а наедине предпочитал не оставаться. Он наблюдал, как Диана смеется с Грейсоном Хейзом и после завтрака уходит с ним на пляж. Теперь Генри знал, что Диана больше не ждёт его, и ощущал на плечах весь накопившийся груз своих идиотских неверных ходов. Тем утром после ночи с Пенелопой, он уже знал, что свалял дурака, но до разговора, приключившегося несколько часов назад, надеялся, что Диана об этом никогда не узнает. Более того, он видел то затравленное выражение лица Пенелопы, когда сказал, что она блефует — его жена больше не могла уничтожить Диану, как угрожала сделать. На кону стояла её собственная репутация. Но использовать это драгоценное знание он теперь не мог. Сейчас оно бесполезно, как и любая бессмысленная сущность в этом бессмысленном мире.
Генри принимал как должное собственные вкус и безупречность, способность выбирать и унижать. К несчастью, он понял, что когда что-то было по-настоящему важно и действительно его заботило, он вел себя как безнадежный болван, набивающий себе шишки и разрушающий всё на своем пути. Этим утром, до того, как Диана сказала, что её отношение к нему изменилось, было не так больно видеть её в обществе Грейсона. Но Генри совершил ошибку, прочитав в газете из-за плеча одного из джентльменов светскую хронику, подтвердившую его самые худшие опасения.
— Генри!
Даже произнесенное вслух собственное имя раздражало его, хотя он, как положено, поднял затуманенные джулепом [7]глаза, и увидел приближающегося Тедди. Тот уже переоделся в костюм и, в отличие от Генри, ровно повязал галстук. На Генри была рубашка из изысканного итальянского полотна, но он забыл надеть запонки и оставил расстегнутыми две верхние пуговицы. Он сделал глоток напитка и немного скривился, хотя Тедди был единственным, чье присутствие он в эту минуту мог стерпеть.
— Генри, — снова сказал Тедди, поднимаясь по широким ступеням крыльца и подходя к колонне, за которой стоял Генри. — Где ты прятался?
Генри отвел взгляд от «Коконат Гроув», куда прогулочным шагом направлялись немногочисленные женщины, закончившие переодеваться к ужину, в обществе мужчин, которых считали влюбленными в них. Они лениво теребили оборки и зонтики, и Генри больше не мог на это смотреть.
— Я не прятался — меня просто уже тошнит от этих вечеринок.
— Прекрасно тебя понимаю, — ответил Тедди.
— Сомневаюсь, — мрачно возразил Генри.
Он вел себя нелепо и знал об этом, но Тедди уже долго мирился с глупым поведением Генри, которое было слишком старой привычкой, чтобы менять её в одночасье. Тедди к тому же всё равно не возражал.
Подошёл официант, и Тедди указал на стакан в руке Генри:
— Ещё два, пожалуйста.
— Можешь заказать четыре — этого парня только за смертью посылать, — буркнул Генри, хотя официант к тому времени уже ушёл.
Он вяло махнул рукой, словно тщетность всех этих мелочей имела слишком большое значение, чтобы чересчур из-за них беспокоиться.
— Я устал от светской жизни и думаю, что мои мотивы не слишком отличаются от твоих.
Генри искоса посмотрел на друга и впервые заметил морщинки над его бровями и сумел выговорить лишь:
— О?
Он был уверен, что мотивы Тедди даже наполовину не столь опустошительны, как его собственные.