Зависть

Эля была спокойна. Никакие эмоции не шевельнулись у нее в душе. Она ненавидела Виктора Леонидовича давно и не знала, как от него избавиться, но вдруг она испугалась, как бы он не стал ее преследовать, и, не зная как прекратить этот разговор, молчала, на что Виктор Леонидович прореагировал просто:

– Нам надо поговорить.

– Нам не надо говорить. Просто я хочу уйти. У меня изменились планы.

– Какие у тебя могут быть планы?

– Я уезжаю.

– Куда? – Виктор Леонидович начинал понимать, что не хочет этого, он хотел все вернуть на прежнее место, но жизнь помимо его воли шла куда-то, унося надежду и не оставляя ему никаких шансов. Он был в бешенстве.

-Ты никуда не уедешь. Я тебе не разрешаю, и вообще… – он не знал, что «вообще», он не понимал, что нет у него прав на эту девчонку, которую использовал, как ему это удобно, что девчонка человек, личность, она свободна, – а он думал по-другому, но изменить ситуацию Виктор Леонидович уже не мог. Эля повесила трубку.

Она была в растерянности. Неужели не удастся без скандала, спокойно уйти, неужели он будет преследовать? На эти вопросы не было ответа сейчас, и мысль, что надо уезжать, придавала всей ситуации совершенно другой оттенок.

Эля поставила чайник, включила телевизор, и то, что появилось на экране, своим несоответствием ее настроению привлекло ее внимание. Журналист ходил по квартире алкоголиков, камера показывала грязные углы чужой жизни на дне, когда пустые бутылки из-под водки и страшные лица людей, изуродованные жизнью, смотрели не глазами, а чем-то другим, непонятным, и лица эти были похожи на чудовищ и они мычали.

Эти картины сменились другими, и тот же самый журналист ходил по зеленой лужайке, и камера скользила по клумбам перед красивым домом, и на экране появились другие лица – счастливые, довольные, на фоне красивых пейзажей, и текст за кадром был: «Вот мы с вами видим разных людей в разных уголках земли, и мысли наши приходят к одному и тому же выводу - “Все в руках твоих” …».

В этот момент Эля в раздражении выключила телевизор, а про себя подумала: «Как надоела эта пропаганда». Она чувствовала, в этот момент, что хорошо говорить. А вот как помочь людям, другим, всем – никто это никогда не решит, и злость на кого-то невидимого и на себя, и на свою жизнь, такую неустроенную наполнили душу Эли отчаянием, и она, не зная, что делать, расплакалась от бессилия все изменить и сразу.

24

Владимир вернулся домой подавленным. Раздражение на себя и ЗАВИСТЬ к Стасу мешали ему заняться чем-то. Он выглянул в окно. Ребята во дворе играли в мяч, и он вспомнил детство, и жалость что вот как-то все не так как представлялось, сменилась картинками предполагаемого счастья, и вдруг лицо Эли вспомнилось ему, и он взял трубку, набрал номер и услышал:

– Я слушаю. – Эля, казалось, была рядом.

– Это Владимир.

– Да, – пауза затягивалась.

– Я тут подумал, а не сходить ли нам куда-нибудь?

– Куда?

– Ну, например, – тут Владимир остановился, понимая , что не знает куда пойти, и сказал первое, что пришло на ум, – Давай встретимся, а там видно будет.

– Хорошо, – от растерянности Эля не знала, что говорить и ждала.

– Я зайду за тобой через час и буду тебя ждать во дворе.

Эля быстро привела себя в порядок. От этого неожиданного звонка она почувствовала себя такой счастливой. Она как будто вернулась в раннюю юность, когда первые встречи были волнительными, и не было навыка общаться просто, все было таинственно и неизвестно.

Эля никогда всерьез не относилась к косметике, считая, что все это искусственное наведение красоты бесполезно, и никакими кремами и пудрами не исправить плохого настроения, отражающегося на лице самым естественным образом. Она считала, что надо больше работать над артистичностью, которая одна может сделать человека привлекательным. Она к себе относилась как к личности, у которой есть свой собственный мир, мир уникальный, единственный, постоянно изменяющийся, а в чем-то неизменный, и поэтому ей не было необходимости прибегать к каким-то искусственным способам, чтобы нравиться.

Она нравилась общим доброжелательным выражением лица, манерой говорить и способностью интересоваться тем, что собеседнику важно, когда он что-то рассказывает. Она умела вовремя сказать нужное слово, и это она не считала чем-то особенным. Это у нее происходило само собой.

То неестественное положение, в котором она оказалась, вынужденная зарабатывать деньги несоответствующим ее личности способом, она скрывала под развязностью и наигранной вульгарностью. Опытный взгляд сразу бы заметил в этой необычной девушке что-то такое, что вообще не соответствовало ее должности продавца.

В выражении ее красивых глаз была какая-то скромность, случайно проглядывающая иногда в те редкие минуты, когда ее никто не видел, когда вдруг в разговоре случайно, она начинала думать о своем. Эта грусть была выражением ее тоски по той жизни, о которой она догадывалась, чувствуя ее в себе и не имея возможности понять, что это такое.