Зависть: теория социального поведения

Как только процесс завидования начался, завистливый человек до такой степени искажает переживаемую им реальность – если не собственно в акте восприятия, то в воображении, – что он никогда не испытывает недостатка в поводах для зависти. То же самое относится к человеку, который не чувствует себя в безопасности.

Вероятно, каждый в своей жизни переживал следующий опыт: вопреки чьему-либо совету, вы принимаетесь за какое-нибудь сложное дело, например плотницкую работу, и настаиваете, что сделаете ее по-своему. Вдруг неодушевленные предметы перестают вам повиноваться. Все идет не так. Как часто мы восклицаем в таких случаях: «Ты этого хотел!» Однако мы прекрасно понимаем, что раздражение нашего компаньона, советом которого мы пренебрегли, не могло повлиять на естественный ход вещей. В подобных случаях для примитивного человека даже не встает вопрос о виновности другого: он убежден в ней.

Однако этот архаический и магический способ интерпретации нашего окружения – о «дурном глазе» ближнего – не до такой степени исчез из жизни современного человека, чтобы он не мог проявиться у большинства из нас. Он еще сохраняется в сельской местности и в подсознании. На практике это означает, что если бы существовало общество, в котором индивиду или каждой группе гарантировалась бы абсолютная экономическая безопасность и, следовательно, где никто не мог бы угрожать или наносить объективный ущерб другому человеку, то в нем все равно сохранилась бы масса неприятных личных и групповых переживаний, которые по-прежнему непременно приписывались бы недоброжелательству других людей.

Откуда берется идеал общества независтливых и равных?

Это слепое пятно на месте проблемы зависти в современных социальных науках, и в особенности в американской «науке о человеческом поведении», не может быть случайностью. Можно легко показать, как исследователи избегают феномена и концепта зависти, как они прикрывают его эвфемизмами, как, если они очень отважны, то кратко упоминают о нем в качестве отдельной гипотезы, которую тут же отбрасывают с выражением жалостливого презрения.

Многие наблюдатели, в том числе некоторые из числа наиболее прогрессивных социологов, отмечали, часто с одобрением, рессентимент и нонконформизм, свойственный многим современным исследователям социальных наук (пример, Рут Бенедикт, М.Тумин, Ч. Райт Миллс, Джордж Симпсон). В американской социологии и антропологии, можно сказать, вошло в поговорку, что большинство ученых – это люди, недовольные собственным местом в обществе и культуре, бывшие представители какой-либо дискриминируемой группы или класса, – иначе говоря, люди, бунтующие против общества. Доказательства этому несложно найти, а источники настолько многочисленны, что их вряд ли можно подвергнуть сомнению.

Например, Эдвард Шилс пишет: «Профессор [Чарлз Райт] Миллс подразумевает, что социология больше приобретает от враждебного отношения к существующему порядку, чем от некритичной инкорпорации в него. Действительно, выбирая эту точку зрения, он продолжает почтенную традицию. Тем не менее она неверна, как неверна и обратная ей точка зрения. Ни безоговорочная ненависть аутсайдера, ни некритическая поддержка патриота не открывают путь к истине об обществе»[144].

Общим знаменателем этого недовольства и беспокойства является эгалитарный импульс; бóльшая часть проблем, с которыми сталкиваются или которые переживают в своем воображении такие люди, теоретически были бы решены в обществе абсолютного равенства. Из этого следует постоянный и удивительно упорный интерес англосаксонских социальных наук к моделям и программам общества абсолютного равенства. Утопическое стремление к эгалитарному обществу не могло, однако, возникнуть ни по какой другой причине, кроме неспособности разобраться со своей собственной завистью и (или) с предполагаемой завистью более бедных собратьев. Должно быть ясно, что такой человек, даже если его побуждает исключительно собственное бессознательное, будет последовательно избегать феномена зависти или, по крайней мере, пытаться его преуменьшить.