Заводная девушка

– Мадлен, если ты хочешь рассказать, что тебя прислали шпионить за доктором Рейнхартом, я давно об этом знаю.

– Тебе Вероника рассказала?

Жозеф покачал головой:

– Однажды я видел, как тот человек обжег тебе руку и угрожал тюрьмой. Мне хотелось его убить.

– Почему ты мне сразу не сказал? Почему не сообщил хозяину?

– Потому что знал, чем это для тебя обернется. Я же понимал: у тебя нет выбора.

Как легко было бы согласиться со словами Жозефа, но Мадлен не хотела врать ему даже в малом.

– Нет, Жозеф, в самом начале у меня был выбор. Я согласилась шпионить ради денег, ради Эмиля. Меня никто не принуждал. Я могла отказаться. Сейчас я понимаю: надо было отказаться.

– Но тогда ты бы не попала в дом доктора Рейнхарта.

– Да.

Она по-прежнему жила бы на улице Тевено, держа сердце закрытым и каждый день понемногу умирая.

– И мы бы с тобой не встретились.

Мадлен посмотрела на Жозефа. Его лицо оставалось все таким же непроницаемым.

– Может, это было бы и к лучшему?

Жозеф молча шагнул к ней и вдруг поцеловал. Мадлен почувствовала его теплые сухие губы. Ноздри наполнил запах лавандовой воды, пудры и его тела. Она ответила на поцелуй. Впервые она целовалась с мужчиной, потому что ей этого хотелось. Жозеф крепко обнял ее. Мадлен обдало жаром. У нее зарделись щеки. Жозеф отодвинулся, положил руки ей на плечи и заглянул в глаза. Его улыбка была словно глоток свежего воздуха.

* * *

В тот же день к ней явилась маман. Мадлен знала: рано или поздно та обязательно придет. Кожа на лице матери приобрела еще более землистый оттенок, мешки под глазами увеличились, а веки стали заметно бледнее. После подъема по луврской лестнице она шумно и тяжело дышала, словно гнила изнутри.

– Что привело тебя сюда, маман? Говори быстрее, поскольку я занята.

– Эмиль так и не возвращался домой. Я хотела проверить, с тобой ли он. Ты не ответила на мое письмо.

Глаза маман стреляли по сторонам, оценивая мебель и шпалеры на стенах.

– Он со мной, в полной безопасности, и ты это знала.

– Ну что ж, очень хорошо, – торопливо ответила мать, но уходить не собиралась; подойдя к дочери, она хрипло зашептала: – Нам нужно поговорить о деньгах. Я наведывалась к Камилю, но он как сквозь землю провалился. Дом заколочен.

Новость обрадовала Мадлен.

– Ты должна пойти к его начальству, – не унималась мать. – Ты должна им сказать, что он обещал тебе деньги.

– Так. Теперь понятно, почему ты пришла. Дело не в Эмиле, а в деньгах. Мне бесполезно идти к его начальству. В полиции скажут, что я не выполнила задание и не разузнала обо всех замыслах Рейнхарта. Думаю, они скоро и сами явятся сюда. Напрасно я не потребовала деньги вперед, прежде чем согласилась на эту работу.

Разговор о деньгах всегда оживлял маман.

– Откуда ты могла знать, что этот человек строит механического дьявола? Тогда я сама поговорю с начальством Камиля. Они должны понять…

– Маман, это бесполезная затея. Я не получу ни су, а если мне что-то и заплатят, делиться с тобой я не собираюсь.

– Вот и дождалась дочерней благодарности!

Внутри Мадлен поднялась волна обжигающей ярости.

– Благодарности за что? За то, что в двенадцать лет ты меня продала, за твою глухоту к нашим слезам, за то, что бросила Сюзетту умирать, а тому мерзавцу позволила издеваться надо мной, пока он не изуродовал мне лицо?

Подойдя к матери вплотную, Мадлен откинула волосы, показывая изуродованную правую сторону лица: клеймо, оставленное раскаленной кочергой.

Мать отвернулась:

– Маду, я представить не могла, что он посмеет это сделать… И ты же помнишь, я потребовала от него больше никогда не появляться в заведении.

– Да. Ты заставила его заплатить за испорченный товар.

– Мы должны были получить от него компенсацию.

– Компенсацию получила ты. И сколько он тебе заплатил, маман? Напомни мне: сколько стоило мое лицо?

Мадлен хорошо помнила день, когда сняла повязку и впервые увидела красный шрам, пролегший по щеке. Ее гладкая, шелковистая кожа была изуродована. Она без всяких врачей знала: этот шрам останется на всю жизнь как напоминание о злодее, которому позволили творить с ней все, что пожелает.

– Не понимаю, Мадлен, зачем ворошить прошлое? – спросила мать, поворачиваясь к двери. – Это ведь было давно.

– Ты права. Давно. Мне тогда было пятнадцать. Всего пятнадцать! Но ты почему-то не пошла в полицию и не пожаловалась. Ты обхаживала полицию. И мерзавец, искалечивший меня, не понес никакого наказания. За эти годы он возвысился и теперь имеет чин генерал-лейтенанта полиции.

– Думаешь, если бы я тогда подняла шум, это сказалось бы на его карьере? Думаешь, в полиции кого-то волновало, что он покалечил какую-то шлюху? Ты никак бредишь?

– Может, и брежу. Но как ты могла промолчать, сделать вид, что ничего не случилось? Наплевать на собственную дочь?

– Я же тебе сказала: я заставила его заплатить.

– И что сталось с теми деньгами, маман? С той суммой, которую ты получила за мое лицо?

– Я их давно потратила на твое содержание. На всех вас. На хлеб, чулки и свечи.