Заводная обезьяна

- Видишь ковшик у Большой Медведицы тут  кверху  дном.  А  вон  Венера, видишь? Прямо фонарь, да? - Сашка говорил  и  чувствовал,  как  плечо  Анюты касается его руки. И звезды он указывал другой рукой, левой. - А вон созвездие Ориона... Как бабочка. Крылья  видишь?  А  вот  Южный Крест. Кривой, видишь?    

Анюта молчала.    

- В России Креста нельзя увидеть...     

Ветер был мягкий и влажный, но после уютно прокуренного тепла каюты  он показался Бережному зябким. Николай Дмитриевич не  ушел,  однако.  Ему  даже захотелось немножко замёрзнуть, а потом лечь в постель и  согреться.  Скорее уснешь. Чиркнул спичкой, упрятав огонь глубоко в ладонях, поднес к  лицу.  И только теперь они увидели его. Маленькое желтое  пламя  странно  высвечивало снизу его нос и  брови,  оставляя  в  тени  глаза.  Но  Анюта  сразу  узнала Бережного.    

- Пойдем, - сказала Анюта совсем тихо.    

- Куда?    

- Спать. Поздно уже...    

Они прошли мимо Николая Дмитриевича, чуть не задев его, Анюта  впереди, Сашка сзади. Шагнули в светлый, привычный мир коридора. И  свет  тотчас  все поломал; ничего уже нельзя было сказать так, как говорилось там, на баке,  в ночи, и они молчали.    

- Покеда,  приятных  снов!  -  бросил  он  чужим  и  резким  голосом  и заторопился.    

Анюта раздевалась и думала о Сашке. Легла и все  думала.  Ей  казалось, что она не заснет, вот так будет всю ночь думать и думать, ей  хотелось  все обдумать. Но заснула она быстро и покойно.    

В каюте № 64 Фофочка во сне чувствовал, что спать осталось недолго, что самое большее через час ему заступать,  томился  этим  сознанием,  и,  когда Сашка щелкнул замком, он встрепенулся.   

- Ш...ш! - как на грудного, зашипел Сашка.

Фофочка покорно зачмокал губами. Сашка  включил  ночник  над  подушкой. Зыбин  спал  лицом  к  переборке,  маленький  и  неприметный.  Хват,  широко разбросавшись, чуть слышно похрапывал. Сашка выключил ночник и лег, скрипнув койкой. Вахта начиналась в 2.00. У него было еще час сорок минут отдыха.

 "Та...ак, - сказал себе Бережной. -  Этого  только  не  хватало.  Радист, комсомолец, серьезный вроде паренек... Сорвался-таки!"

 Он вернулся в каюту и тяжело улегся, до подбородка затянулся простыней. "Молодость, молодость... - думал он, - но ведь не в загранплавании! Пять  миль от берега. Рядом! Ай, радист, радист, до дому не мог дотерпеть..."

Семнадцатый день рейса

С двух часов ночи Сашкина любимая вахта:  тихо  и  работы  мало.  Можно послушать, как живет земной шар.

Он вошел в  маленькую  радиорубку.  Степаныч,  начальник  радиостанции, встал и вышел, не сказав слова. Это означало, что ничего интересного на  его вахте не  было.  Степаныч  был  самым  молчаливым  человеком,  какого  Сашка встречал  в  жизни.  Все  эти  скандинавы  из  анекдотов  по  сравнению   со Степанычем - краснобаи и балаболки...

Тесно заставленная аппаратурой, радиорубка была наполнена приглушенным, но все  равно  радостным  гомоном  радиопозывных.  По  потолку  на  фигурных коричневых изоляторах, похожих на  какие-то  кондитерские  штучки,  тянулись медные трубки  антенн,  и  казалось,  что  это  насесты,  на  которых  сидят невидимые птицы, издающие все это нестройное и настойчивое разноголосье – от верткого бегущего свиста до низкого, приятного уху пощелкивания.

Сашка привычным жестом накинул на голову наушники,  взглянул  на  часы: 2.00. Слово автоларму: три минуты, как положено, он  будет  слушать  SOS.  С этого всегда начинаются вахты.

Все было тихо.

Через три минуты, вращая рукоятку настройки, Сашка прокрался в эфир.  И сразу налетел на своих. Какой-то танкер в Северной Атлантике  никак  не  мог достучаться до Москвы. "Rot", "Rot", "Rot", - сыпал танкер позывные столицы, но Москва молчала.

"Заснул, наверно", - отстучал Сашка танкеру.

"Заснул, окаянный", - ответил танкер Сашке.

"Может,  он  до  вахты  был  в  гостях",  -  всунулся  тральщик  из-под Ньюфаундленда.

Потом танкер стал трепаться с тральщиком. Сашка не обиделся, понимал: у них там, на севере, свои заботы. Пошел дальше. Запищала какая-то  слабенькая африканская служба погоды. Наконец он нащупал далекий блюз. Это был  Танжер. Там всегда музыка. "Жутко весело живут", - как сказал бы Витя Хват.  Ленивая мелодия, и мягкая от низких  вздохов  контрабасов  и  нескончаемо  долгая  в плавном, нежном голосе скрипок, настроила Сашку на лирический лад.

"Занятная девчонка, - думал он. - В огонь, говорит, люблю смотреть. А я: "Это от дикарей!" Надо же такое сморозить!"

В эвакуацию у них была буржуйка. Маленькая,  кругленькая.  Труба  через всю комнату. Из  стыков  трубы  капала  густая  бурая  сажа,  и  приходилось подвешивать на проволочках  консервные  банки.  Буржуйка  быстро  наливалась малиновым жаром, но тепла давала мало, вот только если  рядом  сидеть...  Он сидел и смотрел на огонь. Он тоже любил смотреть на огонь. В огне мерещились ему  то  лес,  то  пляски,  то  пожар  Москвы  и  наполеоновские  солдаты... Телевизоров не было тогда... Смотришь - и есть вроде не хочется...  "Это  от дикарей!" Идиот. А на воду как глядела...