Заводная обезьяна

- Василий Харитонович, родной, ну что мы спорим по пустякам? И вы и  я, все мы хотим, чтобы муки было больше. Так? Так. А раз  так,  мы  все  должны сделать для того, чтобы ее стало больше. Организуем  соревнование,  выпустим "Молнию"; поднимем людей! И пойдет дело у нас веселее. -  Николай  Дмитриевич улыбнулся и похлопал очень доверительно деда по коленке. - И еще одна  к  вам просьба: надо выступить по радио, рассказать народу. Я вот  тут  набросал... Завтра, с утра, а? - И он, протянул Резнику лист бумаги, убористо  исписанный ровным, четким почерком.    

- Вот это не мастер я, - искренне смутился дед, принимая бумагу. - Может, ребята скажут? Юрка Зыбин, он грамотный...    

- Зыбин в вашей бригаде? - спросил Бережной.     

- Ну, конечно! - быстро подтвердил дед,  радуясь,  что  первый  помощник заинтересовался предложенной заменой.    

- И как он?     - Грамотный парень, - закивал дед.    

- А работает как?    

- С душой. Плохого не скажу.    

- А еще кто у вас?    

- Голубь еще...    

- Это шустрый такой? Все кричит? Знаю, знаю... Интересный у вас народ, - задумчиво протянул Бережной.    

Помолчали.    

- Так, может, по радио Зыбин скажет? - осторожно напомнил Резник.    

- Нет, это не пойдет, - строго сказал  Николай  Дмитриевич. -  Вам  надо, Василий Харитонович. Вы бригадир. Так что давайте утром, во время  завтрака, и проведем это... - он искал свежее слово, но не нашел, - это мероприятие. -  И Николай Дмитриевич решительным  жестом  припечатал  стол  теперь  уже  двумя ладонями.    

Дед сразу понял, что жест  этот  означает  конец  разговора,  и  встал. Бережной тоже поднялся, протянул руку:    

- У меня - все. Что  из  дома  радируют?  Все  в  порядке?  -  В  конце разговора так спрашивать было полезно.    

Неожиданная забота тронула деда.    

- Да, спасибо, - сказал он,  улыбнувшись  тихо  и  светло, -  внучка  вот болела маленько...    

- Внучке мой приказ выздоравливать. До завтра. Отдыхайте, -  пожал  руку крепко  и  еще  раз  улыбнулся,  как  надо   улыбаться   напоследок,   чтобы воодушевить.    

Дед вышел на кормовую палубу. После светлого  тепла  каюты  здесь  было зябко и неуютно. Бриз налетал внезапно и коротко, словно прятался где-то тут же, за лебедкой, и вдруг выскакивал, пугал. Дед  повернулся,  чтобы  идти  к себе в каюту, но в этот момент  ветер  выхватил  из  его  пальцев  бумагу  с будущей речью. Дед рванулся за ней, но она  вертко,  как  птица,  скользнула мимо рук и понеслась низко над палубой, ярким белым пятном в  густой  синеве сумерек. Дед почему-то очень испугался, словно в  бумаге  этой  было  что-то никому еще не известное и необыкновенно  важное,  от  чего  зависела  судьба близких ему людей. Сердце его колотилось. Скользя по мокрому дереву и  чудом не падая, он ловил маленький листок, протянув вперед руки, как  слепой.  Уже готовый упорхнуть за борт листок этот, к счастью, налетел на бухту стального троса и прилип к густому, забрызганному водой маслу.    

В каюте дед обтер речь чистой тряпицей, но кое-где остались все-таки на ней желтые прозрачные пятна, а в одном месте  буквы  так  разлохматились  от воды, что трудно было читать.    

Быстро,  как  бывает  только   в   тропиках,   наступила   ночь.   Весь ослепительный свет дня собрала она, сжала в яркие точки звезд, засыпала  ими небо. Линия горизонта исчезла, и границу океана можно было лишь угадать там, где звезды вдруг  гасли  все  сразу.  Теплая,  мягкая  тьма  казалась  почти осязаемой, и Сашка, шагнув из светлого коридора, остановился и протянул руку вперед, как бы пытаясь нащупать кромку ночи. Двинулся осторожно,  вспоминая, что где-то рядом кнехт[6], о  который  он  ударился  несколько  дней  назад коленкой. Сделал еще  шаг  и  зажмурился,  чтобы  глаза  скорее  привыкли  к темноте.      

Не открывая глаз, Сашка почувствовал вдруг, что он не один  здесь,  что где-то поблизости человек, который смотрит на него.  Он  огляделся.  Скудный свет далеких огней - топовых на мачтах, красного справа и зеленого  слева  - позволил ему скорее  угадать, чем  увидеть  два  чугунных  пенька  кнехтов, несколько звеньев якорной цепи,  бегущих в клюз[7],  и  рядом  маленькую фигурку сидящего человека. Черный, почти неразличимый  силуэт  был  приметен только своей живой плавностью,  такой  непривычной  среди  сухих  и  строгих контуров  надстроек  и  механизмов.  Фигурка  была   неподвижна,   и   Сашке показалось, что человек этот сжался и притаился специально, чтобы следить за ним.      

- Это кто тут? - хрипло спросил он.    

- Это я.    

Сашка сразу узнал голос Анюты.    

- Ты чего тут сидишь? - спросил он почему-то шепотом.    

- А я всегда тут сижу, - с простой доверчивостью  тихо  сказала  Анюта. - Как поужинают все, перемою посуду и сюда... Тут хорошо, красиво.     

- Красиво? - с глупым смешком переспросил Сашка.    

- Конечно. Вон на небе что  делается... -  Она  подняла  лицо,  и  Сашка увидел точки звезд в ее глазах.    

- Звезды считаешь, значит? - снова хмыкнул Сашка и почувствовал, что  он не в силах изменить этот ненавистный ему голос, наглый голос  самоуверенного дурака.