Заводная обезьяна

Разговор с Лазаревым  был  для  Бережного  делом  простым  и  коротким. Фофочке поручалось написать "Молнию", посвященную  почину  деда  Резника,  и вывесить ее в столовой. "Молния" должна быть "видной", то  есть  большой  по размеру и яркой по  исполнению.  Кроме  того,  Фофочке  отныне  вменялось  в обязанность ("Считайте, что это  ваше  комсомольское  поручение")  и  впредь писать "Молнии", которые  должны  "оперативно  освещать  ход  соревнования". "Молнии"  требовалось  обязательно  нумеровать,  а   после   вывешивания - досматривать за ними, следить, чтобы их ненароком не сорвали, не  употребили на какую-нибудь завертку или другую нужду. При  замене  старой  "Молнии"  на новую ни в коем случае эту старую  нельзя  было  выбрасывать,  ее  следовало непременно   сдавать   лично   Николаю   Дмитриевичу.   (Бережной    собирал овеществленные  свидетельства  своей  политико-воспитательной  работы.   Еще совсем недавно он работал в  обкоме,  был  там  освобожден  по  причинам,  о которых не любил вспоминать, Словом, не  сошлись  они  характерами  с  новым секретарем, как туманно говорил он. Так вот,  на  прежней  работе  где-то  в шкафу остался у него большой архив: альбомы  с  газетными  вырезками,  пачки копий протоколов различных собраний и конференций, целая  поленница  рулонов стенных  газет  и  "Молний".  В  любую  минуту  можно  было   положить   всю документацию на стол, а там давайте разберемся: есть работа или нет  работы. И здесь, на  траулере,  изменять  старым  привычкам  Николай  Дмитриевич  не хотел.)    

- Все ясно? - спросил Бережной Фофочку и припечатал ладонью стол.    

- Ясно, - ответил Фофочка.    

- Действуйте!    

"Молния" была такая большая, что уместить ее на  столе  в  каюте  было невозможно, и Фофочка работал в столовой.  Навалившись  на  стол  животом  и высовывая в особо ответственные мгновения кончик языка, он сначала  тонко  и медленно, с оттяжкой выводил  контуры  буквы,  а  затем  небрежно  и  быстро заливал их акварелью, отчего буквы словно тучнели, становились  солидными  и тяжелыми. Увидев Фофочку за необычным занятием,  подошла  с  камбуза  Анюта, стала смотреть и, разумеется, сглазила. Вместо "Боритесь за звание"  Фофочка вывел "Боритесь за завание". Фофочка принялся обвинять Анюту, хотя не  Анюта была тут вовсе виновата. По обыкновению  в  последнее  время  Фофочка  делал одно, а думал о другом. Дела были разные, мысли одинаковые.    

Было Фофочке двадцать два года от роду,  и  был  он  влюблен  так,  как только и можно влюбиться в двадцать два года. И как все влюбленные,  Фофочка мог  иногда  совершенно  выключаться  из  действительности,  все  окружающее становилось бесцветным, звуки слышались словно издалека. В эти  мгновения  с трудом удавалось ему сохранить хотя бы зыбкие связи с окружающим миром.    

За штурвалом во время своей вахты он не делал ошибок лишь  потому,  что простота его обязанностей привела за несколько недель к полному  автоматизму движений. Мозг совершенно не участвовал в  его  труде:  он  вел  корабль  по заданному курсу. Штурвальным мог быть даже совершенно неграмотный человек, а Фофочка окончил мореходку, Фофочка как-никак штурман. Правда, в этом  первом своем рейсе он числился матросом, ну, да что же  поделаешь!  Почти  все  так начинают.    

Не только эти вахты, но  все  трудности  далекого  плавания:  печали  с харчем, прокисшее вино, экономия пресной воды в умывальнике, несвежее белье, бессмысленность бесконечных перекладываний с места на место грузов в трюмах, два дня качки в Эгейском море, равно как и радости  -  новая  дружба,  баня, кино, большая охота на тунцов, ласковость океана, - все, что составляло жизнь людей на "Державине", не задевало Фофочку. Как ангел, летел он над бедами  и радостями, без гордыни приемля и прощая всех. Сказать по  правде,  все,  что творилось на траулере, представлялось Фофочке каким-то несерьезным,  дела - мелкими и разговоры - глупыми...    

После обеда уже, когда "Молния" с двумя синими подтеками -  результатом не    столько    небрежности    Фофочки,    сколько    нетерпения    Николая Дмитриевича -висела в  столовой  и  Фофочка  лежал  на  своей  койке,  тщетно стараясь заинтересовать себя "Королевой Марго", зашел у него с Юркой Зыбиным интересный разговор.    

- Юрка! А тебе домой очень хочется? - спросил вдруг Фофочка.     

- Хочется. - Зыбин задумался. - Вот пошла бы сардина, как в прошлом году: трал - 25 тонн! И через месяц дома...    

Зыбин опять заговорил о рыбе,  и  от  этого  Фофочкe  стало  невыразимо скучно. Завыть просто захотелось.    

- Да причем тут сардина?! - с досадой воскликнул Фофочка. - С рыбой, без рыбы, какое это имеет значение?! Дом... Люди ждут нас,  понимаешь?  Люди!  А ты - "сардина".    

- Без рыбы я не согласен. Что  я  без  денег  на  берегу  делать  буду? Соображай: пацан, жена. Меня и не ждут без рыбы. - Юрка засмеялся.    

- А меня ждут, - тихо сказал Фофочка и добавил еще доверительнее:- И без рыбы очень ждут.