Завоевание рая

В первый раз он почувствовал себя совсем одиноким, совсем затерянным в этом дворце, полном измен. Озеро было все как бы взъерошено, покрыто острыми зубцами; но они то погружались, то перемещались, следуя за лодкой. Это были ужасные головы подстерегавших кайманов.

Маркиз пожалел о Наике. Почему он не настаивал сильней на своей просьбе сопровождать его? На этот раз ему, очевидно, изменило его тонкое чутье преданного слуги. Может быть, он опасался вызвать гнев своего господина, понимая, что тот не захочет взять провожатых на это свидание, чтобы не показаться трусом. Но какое дело маркизу до всего этого? У него была его шпага, и он ничего не страшился.

Показался белый остров, как бы выточенный из глыбы мрамора, с колоколенками, портиками, колоннадами и большими лестницами, спускавшимися к самой воде. Кустарники и группы пальм казались темными пятнами среди зданий; нигде не мерцал огонек. Лодка сейчас же причалила; и молчаливые гребцы помогли молодому человеку высадиться. Затем сильным ударом весла они оттолкнулись от берега, и лодка исчезла в темноте.

Бюсси быстро взбежал по ступенькам на широкую, пустынную террасу. Тотчас из дворца, высокая, сводчатая дверь которого смутно вырисовывалась, вышел человек, приблизился к нему и, не говоря ни слова, вложил ему в руку конец своего кушака, потом пошел впереди. Они вступили под темные своды и пошли по галерее, которая незаметно вела в гору. Одна из стен состояла из прозрачной аркады, через отверстия и фестоны которой виднелось бледно освещенное небо. Царила необыкновенная тишина. Шаги заглушались мягкой душистой пылью. Не было слышно ни шума воды, ни шума листьев.

Вдруг на одном темном повороте он почувствовал, что чья-то маленькая ручка схватила его за руку и чьи-то губы прошептали ему на ухо, почти касаясь его щеки:

— Берегись, друг! Смерть дарит только один поцелуй.

Он, казалось, узнал этот низкий, дрожащий от страха голос. Это была, без сомнения, Лила. Он ответил быстрым пожатием на пожатие этой маленькой, горячей ручки; потом невидимая женщина, казалось, ушла в стену.

Какая же ему грозила опасность? Одно только беспокоило его: исполнит ли царица свое обещание? Но не было сомнения, что она исполнит его и не осмелится ослушаться богов.

— Опасность может настать только после, — говорил он сам себе. — А после будь что будет!

Теперь он шел в полной темноте: аркады кончились, и он вошел в глубь здания. Однако вскоре вдали появился огонек, который быстро увеличивался, освещая на земле густую пыль, состоявшую из золотого порошка, сандала и алоэ. Бюсси вошел в высокую залу, освещенную лампами; проводник его остановился у двери, скрытой тяжелыми занавесками из золотой парчи. Они раздвинулись, и показавшаяся дверь бесшумно скользнула в выемку в стене.

Бюсси вошел в восьмиугольную комнату, стены которой были украшены резьбой из слоновой кости, а сводчатый лазурный потолок блистал звездами, выложенными из драгоценных камней. Но молодой человек ничего этого не заметил.

В комнате стояла царица, облокотившись на золотую тумбу, на которой горели канделябры. Бюсси был поражен, видя, что ее красота превосходила все его воспоминания о ней.

На этот раз она казалась дивной статуей, окутанной чрезвычайно тонкой белой тканью. Эта ткань, называемая «ночная роса», была так тонка, что ее можно было заметить только тогда, когда она была сложена в несколько раз; окутывая царицу легкой дымкой, она оставляла обнаженным одно плечо и не скрывала ее чудных форм. Из-под бриллиантовой повязки, которая просто придерживала ее волосы, выбивались локоны; и все ее украшения состояли из перстней на руках и браслетов на ее обнаженных ногах.

Бюсси медленно подошел к ней, созерцая ее таким жадным взглядом, что она опустила глаза и едва заметно покраснела.

Дверь задвинулась. Они были одни, среди глубокого молчания. Она казалась смущенной и бросила быстрый взгляд вокруг. Он подумал, что она боится, чувствуя себя в его власти. Тогда он упал к ее ногам, умоляя ее ничего не страшиться; и она опустилась на груду подушек.

Она смотрела на него, склоняя к нему голову и отстраняя его своими вытянутыми руками, для того ли, чтобы лучше рассмотреть его, или чтобы оттолкнуть. Он принял это за жест отвращения.