Завоевание рая

— Не знаю, как благодарить тебя, мой брат и государь, — сказал он, — за такое великодушие! Сердце мое переполнено радостью и благодарностью; но знай, о Свет Мира, что я помогал в этой войне не для того, чтобы завоевывать царства; нет, я хотел послужить Моголу, сражаясь за справедливость против изменника, который был поношением верховной власти. Честь, которую ты мне оказываешь, вверяя мне карнатикское набобство, слишком велика для моих заслуг: я достаточно буду вознагражден за мои труды, если ты оставишь мне только титул без власти.

Затем, протянув руку по направлению к Шанда-Саибу, который стоял в нескольких шагах от него, он сказал:

— Я прошу у тебя как милости, чтобы ты поручил управление обширной областью этому, столь преданному герою.

Сначала все смолкли от удивления; затем раздались крики восторга перед таким бескорыстием, на которое ни один из присутствующих не чувствовал себя способным. Шанда-Саиб, взволнованный, бросился, рыдая, к ногам Дюплэ.

— Такое величие души вполне достойно такого героя, как ты! — сказал царь с волнением. — Да будет по твоему желанию, но не отказывай мне в удовольствии воздвигнуть в честь тебя колонну и основать на месте твоей последней победы город, который будет называться: Дюплэ Фатех-Абад, т. е. Город Победы Дюплэ.

И в то время как толпа испускала крики восторга, царь несколько раз облобызал этого необыкновенного человека, нравственное влияние которого укрепилось еще более, вследствие того, что он так великодушно отказался от царства, по величине равного Франции.

В то время, как Бюсси входил с Дюплэ в царскую палатку, он почувствовал, что его тихонько тянут за рукав. Обернувшись, он увидел «казеги» из свиты великого визиря, брамина Ругунат-Дата. Молодой паж, приложив палец к губам, сунул маркизу золотой футляр, длиной с рукоятку кинжала; потом он скрылся в толпе.

Бюсси зажал в руке ящичек с радостным биением сердца. Думая постоянно об одном и том же, он тотчас понял, что это был посланный от Лилы.

Теперь это был для него вполне счастливый день: он действительно чувствовал всю прелесть жизни, гордый своей молодостью и славой, которую он успел уже завоевать себе. Его соотечественники наперерыв повторяли вокруг него, что со времени завоеваний Франциска Пизарро во всем свете не видели ничего подобного последним подвигам французов, в которых он занимал самое видное место. Полный признательности, субоб сделал его богаче, чем он мечтал бы когда-нибудь, а индусы сравнивали его со своими сказочными героями. Его больше всего радовало то, что Индия восхваляла его. Отголосок этой славы долетит до Урваси: как же она может после этого презирать его?

Но он не мог удалиться, чтобы прочесть дорогое письмо. Только вечером, после банкета, во время бала, который давал губернатор, он мог в иллюминованном саду улучить минутку, чтобы остаться наедине с самим собой.

Он сел на мраморную скамейку, открыл ящичек и развернул письмо, написанное на этот раз золотыми буквами по белому атласу.

«Странные новости, как болтовня перелетного попугая, доходят до нас из Карнатика, — писала Лила. — Ты походишь на Раму с глазами голубого лотоса и слава твоя уже подобна славе Рамы!

Известность подобна запаху, который проникает всюду. Ты будешь счастлив, узнав, что твоя слава дошла до царицы, удивленной и встревоженной тем, что твое имя переходит из уст в уста. Мне показалось, что она боится за тебя. Она знает о неумолимой ненависти к тебе первого министра, Панх-Анана, и хотела бы, чтобы он больше не вспоминал о тебе, а между тем вся Индия чествует тебя как героя!

Урваси утверждает, что она теперь спокойна, избавившись от осквернения. Но я читаю в ее душе и вижу там неотступную мысль и смущение, более глубокое, чем когда-либо. Она борется, не надеясь победить; я молча присутствую при этой борьбе; и если я сделалась твоей союзницей, так это для того, чтобы лучше служить ей. Средство, к которому я прибегнула, я считаю хорошим, но ты никогда не узнаешь его».

Бюсси в первый раз почувствовал себя охваченным лаской утешительной надежды; и в нем шевельнулась гордость, когда он подумал о том, как далеко ушел со времени первого бала губернатора, где на этом самом месте незнакомый умара говорил с ним от имени оскорбленной царицы.

— Но Арслан-Хан состоит теперь членом генерального штаба субоба; он должен быть здесь! — воскликнул он нечаянно вслух.

— Он здесь и есть, — раздался около него голос. — Но теперь он знает тебя; он видел, как ты сражался, и считает тебя полубогом.

Став коленом на скамейку, Арслан смотрел с улыбкой на Бюсси.

— Ты храбрый, и твое уважение для меня очень ценно, — сказал Бюсси, протягивая руку умаре.

— Благодарю, — сказал Арслан, сильно и искренне пожимая эту руку. — Мое сердце и сабля принадлежат тебе.

— Как ты очутился тут, подле меня? — спросил маркиз.

— Я тебя опять искал, и на этот раз, как и раньше, в качестве посланного.

— От кого же?

— От одной знатной особы, которую тебе, я думаю, приятно будет видеть: от великого визиря Ругунат-Дата.

— Брамина! — воскликнул Бюсси, вставая. — Где же он?