Завоевательница

Ана понимала, что в круговорот истории вовлечен каждый человек — и все человечество и ход ее неумолим, независимо от того, обращают люди на нее внимание или нет. Ана испытывала жгучее любопытство к невидимым жизням в неизведанных краях: она понимала, что за пределами гасиенды ее судьба тоже неразличима и безвестна. Она представляла, как через сто лет кто-то будет стоять на этом самом месте и гадать, кто ступал по этой земле до него и видел ли вон то дерево, тот пруд, скалу в форме пирамиды? Интересно, ее предки-завоеватели тоже задавали себе подобные вопросы тогда, давным-давно, сойдя с корабля на этот берег, такой незнакомый и такой далекий?

Читая письма от матери, Ана возмущалась неумеренной любовью Хесусы, проявившейся так поздно, когда они жили по разные стороны океана. Однако она опечалилась, получив известие о смерти дедушки, который ушел из жизни в возрасте девяноста трех лет. Абуэло Кубильяса нашли сидящим в кресле, ноги его лежали на табурете, а колени были укрыты одеялом. В отличие от родителей, он поощрял любознательность внучки. Даже после смерти дедушка продолжал играть важную роль в судьбе Аны. Три недели спустя после печального известия Северо вернулся из Гуареса с официальными документами, поразившими Ану: Абуэло оставил внучке пятнадцать тысяч песо.

Ана ничего не сказала про наследство Рамону, опасаясь, что если он узнает про деньги, то все растратит. Она написала отцу и попросила сохранить основную часть средств на счете в Севилье, которым она могла бы пользоваться по своему усмотрению. Естественно, эта просьба обнаружила бы разлад в семье дочери, но ей было наплевать. Дон Густаво подтвердил выполнение инструкций, и Ана не сомневалась: вмешиваться он не станет. Ана вычла из наследства сумму долга Луису Моралесу — три тысячи сто шестьдесят семь песо с учетом процентов — и вручила Рамону переводной вексель, чтобы он расплатился с соседом.

— Откуда ты взяла деньги?

— Отец одолжил, — солгала Ана.

— Ты за моей спиной попросила денег у дона Густаво? Он решит, что я не способен заботиться о тебе и сыне.

— Как раз это его и беспокоит. Тебя, кажется, больше тревожит его мнение, нежели мое.

— Да, меня заботит, как сохранить свое доброе имя, — сказал Рамон и сощурил глаза, словно ему было неприятно на нее смотреть. — А тебя я презираю.

Крик, вырвавшийся из ее груди, удивил ее не меньше мужа. Никогда ей в лицо не говорили такие гадости! Она находилась за тысячи километров от родного дома, где не было любви, но и ненависти тоже не было, нет, не было. Она почувствовала себя совершенно одинокой в этом мире.

Выражение лица Рамона изменилось. Отвращение сменилось раскаянием, а затем жалостью.

— Ана, прости.

Она подняла руку, останавливая мужа, будучи не в состоянии вымолвить ни слова. У нее так перехватило горло, будто его сдавили пальцы Рамона. «Вот к чему привели взаимные оскорбления!» — подумала Ана.

— Скажи что-нибудь. — Рамон шагнул к жене, словно намереваясь коснуться ее, но она отшатнулась.

— Ничто и никогда не сможет вычеркнуть эти слова из моего сердца, — отозвалась она. — Ты презираешь меня!

— Я не имел в виду…

— Нет, имел, Рамон. Нам больше нечего друг другу сказать.

— Чего еще ты хочешь от меня?

— Ничего, — ответила она. — Ерунда. Можешь бросить меня здесь, если желаешь. Ты уже бросил. Твои шлюхи…

— Они ничего для меня не значат.

— Пожалуйста, не оскорбляй ни меня, ни своих женщин, если уж на то пошло.

— Я не оставлю вас с сыном, — возразил он. — Да, я изменял тебе, но заботы, свалившиеся на нас… Мы искали приключений, а оказались в кошмаре. Нет, не надо напоминать, что мы знали о трудностях, которые встанут на нашем пути, однако… Мне не подходит такая жизнь. Я здесь только из-за тебя и Мигеля. Я обещал выждать пять лет. Я честный человек, Ана, но я дни считаю до десятого января пятидесятого года. Нет, я тебя не покину. Ты видишь, я намерен выполнить обещание, которое дал тебе и отцу. Но когда пять лет закончатся, мы уедем домой. И если мне придется тащить тебя силой, я сделаю это. А там — будь что будет.

— За тридцать лет работы на донью Бенинью и дона Фелипе, — сказала Флора Инес и Хосе, — я никогда не слышать столько крика, как от доньи Аны и дона Рамона.

— Моя бывшая хозяйка скорее умерла бы, — заметила Инес, — чем стала ругаться с мужем при посторонних людях.

— Мы для них не посторонние люди, — возразил Хосе. — Мы вообще не люди. Когда рядом есть другие белые, хозяева улыбаются и изображают любящую пару.

— Верно. Все белые прекрасно ладят друг с другом. Посмотри-ка на них. — Инес качнула головой в сторону хозяйского дома, где Рамон и Ана ужинали на веранде с Северо, словно сегодняшней ссоры вовсе и не было.