Завоевательница

Непривычно было слышать подобные вещи от молодых людей. Судя по всему, перемены назрели. Возможно, молодые господа, возвращаясь из путешествий по Европе и Соединенным Штатам, смотрели на жизнь иначе, нежели их консервативные родители. Новые веяния были на руку рабам, поэтому Дамита не собиралась доносить властям о подслушанном разговоре.

Когда сафра 1848 года закончилась, тетушка Дамита стала чаще видеться с мужем и сыновьями. Северо выписал пропуск, позволявший Лучо, Хорхе, Польдо, их женам Эли и Корал, их детям и Артемио после работы проводить вторую половину воскресенья в бохио Дамиты. Несколько раз они не заставали ее дома, потому что ее вызывали к больным. И тогда Лучо с сыновьями ремонтировали хижину, а женщины готовили еду из тех продуктов, что она им оставила.

Как-то воскресным вечером Дамита вернулась, когда родные уже собирались отправляться назад на гасиенду. Она совершенно выбилась из сил, просидев весь день у смертного одра одного из жителей Гуареса, и, подъехав к своей хижине, дышала так тяжело, как будто сама, а не ее несчастный мул тащила в гору повозку.

— В городе все вверх дном, — сказала она. — Рабы на другом острове убили хозяев и подожгли их дома.

— На каком острове? Далеко отсюда? — спросил Хорхе.

— Мартинка — как-то так… Не помню. Деточка, принеси воды.

Корал направилась к бочке, а Лучо тем временем помог жене сесть на крыльцо.

— Спасибо, дочка. — Дамита осушила чашку.

— Подожди минутку, мама, — сказал Хорхе. — Мы не уйдем, пока ты не расскажешь.

Дамита глубоко вдохнула, чтобы успокоиться:

— Маленькая лодка приплыла с семьями белых. Они чудом не утонули. Там были мужчины, женщины и дети. Когда они оказались на берегу, одна женщина упала на колени и поцеловала песок! Они ни слова не говорили по-испански, но дон Тибо перевел. Ай! Еще воды, дочка!

— Дон Тибо? Француз, владелец таверны?

— Да, — подтвердила Дамита. — Он сказал, французское правительство освободило рабов на их острове, но… Не знаю почему… начались мятежи и поджоги… Убивали людей. Капитан в Гуаресе поднял войска. Посылают гонцов к плантаторам. Меня пять раз останавливали на пути домой. Проверьте свои документы и идите все вместе, вам надо спешить. А то военные подумают, мы тоже хотим поднять восстание. Я не хочу, чтобы вы попали в беду. Идите! Со мной все будет в порядке. Я навещу вас завтра утром.

Беженцы, которые целовали песок на глазах тетушки Дамиты, убежали, спасаясь от мятежа невольников, который охватил французские колонии на Мартинике и в Гваделупе накануне официального сообщения об отмене рабства. От них и из других источников узнали о том, как группы невольников, провозгласивших себя свободными людьми, рыскали по деревням, убивали плантаторов целыми семьями прямо в постелях, жгли их вещи и дома.

— Наши рабы уже всё знают, — сказал Северо Ане и Рамону. — Иногда они узнают новости раньше нас.

— Мы в опасности? — спросил Рамон.

— Я велел надсмотрщикам быть начеку, — успокоил Северо. — И увеличил число патрульных. Я не жду от наших рабов неприятностей, однако вам лучше держаться поближе к касоне, а им — знать, что за ними наблюдают.

Новые беженцы из датской колонии Санта-Крус привезли в Сан-Хуан рассказы о жестокости банд невольников, которые мстили хозяевам и уничтожали плантации. Военный губернатор Сан-Хуана, фельдмаршал Хуан Прим, граф де Реус, направил войска в Санта-Крус, чтобы подавить восстание. Он безуспешно пытался уговорить датское правительство отозвать закон об отмене рабства на острове, в спешке провозглашенный во время мятежа: по мнению губернатора, закон мог крайне нежелательно сказаться на положении дел на соседнем Пуэрто-Рико. Датчане отказались.

Чтобы предотвратить мятеж пуэрто-риканских невольников по примеру их собратьев с Мартиники и Санта-Круса, губернатор Прим издал Указ против африканской расы, или, как его еще называли, «Бандо негро». Согласно этому документу, любой человек с черной или коричневой кожей (негры или мулаты), совершивший преступление против белых, шел под военный трибунал и не имел права на гражданское судопроизводство. «Бандо негро» не делал различий между свободными людьми и рабами, был направлен на африканцев или их потомков, и его принудительное применение обосновывалось лишь цветом кожи. Документ устанавливал суровые наказания за любое, даже незначительное, правонарушение (например, если негр или мулат не уступит место белому на узкой тропе) и разрешал хозяевам казнить любого раба, который принял участие в восстании.

— Мы должны прочитать «Бандо негро» нашим работникам, — сказал Северо Ане и Рамону. — Вот это первая прокламация, от тридцать первого мая. Вторая, опубликованная девятого июня, подробно описывает наказания за несоблюдение законов. Мы получили обе в один день.

— «Свирепость глупой африканской расы»? — Ана подняла глаза. — Странное вступление. — Она передала Северо листки бумаги. — Это все всерьез?

— Да, сеньора, — ответил управляющий. — Хотя, с моей точки зрения, они перегнули палку.

Рамон стал читать дальше:

— «Их природная склонность к поджогам, убийствам и разрушениям…»