Заволжье: Документальное повествование

Из-за прежних сомнений и противоречий и произошли события в Николаевске. Теперь он твердо уверен в ее любви. Прочь сомнения, тревоги. Бывало, он запинался при упоминании о детях. Теперь нет, он готов высказать ей все, что думает. Неужели дети ничего не должны испытать в своем детстве — ни трудностей, ни страданий? Он всегда стоял за то, чтобы родители не навязывали своих идеалов, своих понятий детям. Да, он согласен, что мать должна быть возле детей, чтобы уберечь их от несчастий, приготовить их к сознательной жизни. Пусть так. Но чем кончается жертвенный подвиг женщины? Отказом от своего собственного счастья... Но тщетны все его усилия. В очередном письме от 23 марта Саша пишет ему, что не оставит семью, пока не иссякнут силы. В этой борьбе ей помогает его любовь к ней, вера в нее. Получалось, что чем мучительнее ему, тем больше у нее сил оставаться там. Только Бостром уже не мог с этим мириться. Получая письма от Александры Леонтьевны, Бостром каждый раз, после радостных восторгов и признаний в любви, начинал настоящую атаку на нее. Из ее писем он узнавал, что она все еще не решается на последний шаг. Любыми средствами он должен уговорить ее, лишь бы она ушла от графа, бросила детей. Что же лучше: жить с мужем и воспитывать детей, подавлять в себе свою любовь во имя материнства или уйти к любимому и тем самым сохранить себя от морального и физического разрушения? Приводит примеры, когда женщины в таких ситуациях кончали сумасшествием. Выходило, что детям, по его мнению, будет лучше без нее. Чаще всего дети вырастают при матери несчастными, менее приспособленными к жизни. Вот почему, уговаривает он, не так уж страшно уйти от детей, и без нее они станут нормальными и счастливыми, а вот жертвовать собой во имя спокойствия детей не стоит. Нужно спасти свое счастье. Либо с детьми она станет калекой от нравственных и физических страданий, либо вернется к нему и обретет счастье и покой — другого выхода нет. Для него это совершенно ясно. И их не спасет и себя загубит. Бостром сомневается в искренности графа, уверяет ее, что он не долго продержится на той высоте, на которую она подняла его, скоро опустится в привычную для себя атмосферу и придавит ее «всей тяжестью торжествующей посредственности». Пугает ее тем, что граф снова будет злорадствовать, вернется к своим привычкам. И стоит ли детям «видеть торжество пучины надо всем святым, высоким». А им не избежать этого. И все святое, высокое спрячется, притаится и от долгого сдерживания внутри повлияет на организм. И такой исход станет естественным следствием ее поведения — божьей карой за высокомерие. Бостром знал только одну любовь, когда идеалы любимой целиком и полностью совпадают с идеалами любимого. А у графа какие идеалы? Разве он может ее по-настоящему полюбить? Он просто притворяется, делает вид, что любит. Сейчас он специально для того, чтобы обмануть ее, надел нарядный костюм, принял все ее условия, пытается строить жизнь на ее началах, но это пройдет, и он снова облачится в грязный халат своей повседневности, снова поставит ее в положение ничтожества. Что принесет она своим детям, занимая такое положение. Только вред. Только печальное, трагическое будущее уготовано ей, если она останется с графом Толстым. Как-то она сама написала ему: «Думай за меня». Вот он со всей откровенностью и рисует ей мрачное будущее и детей и ее. А если уйдет она, то они будут видеть в ней идеал, а в ее жизни — урок борьбы за идею. Он уверяет ее, что дети ее, когда они вырастут, не упрекнут ее, что она ради них не сгубила своей молодости, не растеряла того, что в ней есть человеческого, не обратилась в ничто.

Все просто у Бострома, но уж как-то бесчеловечно: Лилю куда-нибудь отдадут, а мальчишки еще малы, им не будет тяжело. Нужно добиваться развода. Добиваются же люди. Правда, нужны будут деньги, а он сейчас в страшно тяжелом материальном положении. Но разве нельзя жить без развода? Он совершенно уверен, что их будут уважать, а кто не будет — плевать. И вовсе не нужно оставлять для этого Россию, какое малодушие: «Зачем уйдем мы с важного поста пролагателей новых путей? Да как можно нас загрызть? Ведь вдвоем нам ничего не страшно. Другое дело, если выживут, тогда уедем. А так мы твердо будем стоять на нашем посту. Мысленно мы никогда детей твоих не бросим, как знать, быть может, мы будем им нужны. Я даже больше чем уверен в этом, не знаю только, рано или поздно».