Заволжье: Документальное повествование

И все это время Александра Леонтьевна мучительно переживала разрыв с детьми. Иной раз, бывая в Москве, где они жили со старой графиней, она подолгу выстаивала около их дома, чтобы хоть украдкой, одним глазком посмотреть на них, когда они гуляют. Александр, Мстислав и Лиза так и выросли без нее, под чужим присмотром. И всю свою любовь Александра Леонтьевна вложила в своего Алешу.

...22 января состоялось заседание самарского окружного суда, на котором слушалось дело о покушении на убийство. Обвиняли графа Николая Александровича Толстого в покушении на жизнь Алексея Аполлоновича Бострома. На заседании были оглашены протоколы судебно-медицинского осмотра раны Бострома, полученной им во время схватки в вагоне, и контузии графа Толстого, переписка между графом и Бостромом, свидетельские показания Александры Леонтьевны и других участников этой драматической истории.

Мало кто сочувствовал потерпевшему Бострому: в нем видели разрушителя семьи, семейного очага. И потому никто не удивился, когда удалившиеся на совещание присяжные вскоре вернулись и вынесли графу Толстому оправдательный вердикт. Так закончился самарский суд, наделавший в свое время много шума. И мало кто знал, что больше всех, может быть, радовалась этому оправдательному вердикту одна из виновниц этой разыгравшейся драмы — Александра Леонтьевна Толстая.

...После суда промелькнуло несколько лет в заботах о маленьком Алеше, который рос крепким и смышленым.

Подолгу жили безвыездно в Сосновке, в большом доме, где занимали две комнаты, большие, но бедно обставленные. Зимой топили кизяком: дров в степи было трудно достать. Редко кто заглядывал в такую глушь. Но все-таки иной раз бывали гости. Чаше всех приезжала сестра Мария Леонтьевна, самая близкая из всей многочисленной родни. Ей Александра Леонтьевна поверяла свои тайны, свои душевные переживания. Самым тяжким за первые годы после разрыва с мужем была боязнь, переходящая в страх, что граф отнимет у нее его сына Алексея. Во время разговора сестер прибежал Алеша со двора, и Мария Леонтьевна увидела, как лицо матери осветилось безоглядной любовью.

— Он у меня весь день бегает на дворе, весь день на воздухе.

— А воздух у вас ни с чем нельзя сравнить, — сказала Мария Леонтьевна. — Дышишь — не надышишься. Точно какая-то живительная струя входит в грудь.

— Да, здесь бесконечная степь…

— По пути мне встретилось только одно огромное село.

— Пестравка.

Алеша робко подошел к тете, волоча за собой игрушечную лошадь.

— Это что же? — спросила тетя Маша, показывая на продранный живот лошади и напиханное в том месте сено.

— Знаешь, как ни кормлю, она все не ест... Я так уж выдумал ее кормить. Вот те лошади, — и Алеша показал за окно, где стояли живые лошади, — едят и пьют, а эта нет...

И стал лить в дырку своей лошади воду.

— Да она ведь игрушечная и вся размякнет у тебя, — вмешалась Александра Леонтьевна.

Алеша с удивлением посмотрел на мать.

— Разве? А ведь она жить хочет.

Потом все вышли смотреть усадебные постройки. Около дома были большие ветлы, садик, небольшой, фруктовый, и пруд, где по вечерам задавали концерты лягушки.

Мария Леонтьевна смотрела на крепкие хозяйственные постройки, на суетящихся во дворе работников, на лошадей, коров с большим одобрением. Ей самой приходилось заниматься сейчас хозяйством в Коровине, и она хорошо стала понимать, сколько хлопот нужно за всем этим большим хозяйством, чтобы дела шли нормально. Прошли плотину, тополиную аллею, завиднелись дома деревни.

— А ты пишешь сейчас что-нибудь? — спросила Мария Леонтьевна.

— В первые годы не удавалось. А потом стала выкраивать время. Написала несколько небольших детских рассказов да две повести о житье-бытье в Николаевске.

— Дашь почитать?

— Да они еще не окончательно отделаны, — замялась Александра Леонтьевна.

— Саша, ты что-то скрываешь от меня. И по письмам я заметила, что ты хандришь, и сама вижу, что ты чем-то обижена и разочарована, что ли...

— Да нет, я ничего от тебя не скрываю, а моя хандра совсем особенного свойства, чем ты можешь предполагать. С Алешей у нас все хорошо, не густо, но на жизнь хватает. Но ты права, порой меня охватывает хандра, имеющая веские причины. Пойдем ко мне в кабинет, я все тебе скажу, что меня волновало все эти годы…

Сестры подошли к дому, прошли в ее кабинет, большой, просторный, но бедно обставленный: трюмо с подставкой, красный столик, зеленый сундучок, куда хозяйка складывала всякие домашние мелочи, старый кожаный диван, большой письменный стол, на котором лежали книги, журналы, какие-то бумаги, керосиновая лампа.

— Садись, Маша, — Александра Леонтьевна указала на диван, а сама устроилась за письменным столом. — Скажу тебе откровенно, что много не могла писать не только потому, что отвлекал меня маленький Алеша; но прежде всего потому, что в последние два-три года во мне совершалась большая умственная работа.

Мария Леонтьевна внимательно слушала старшую ‚ сестру, боясь шелохнуться на стареньком диване, чтобы даже скрипом не спугнуть мысли сестры, настроившейся на откровенность.