Завтра была война (сборник)

– Вам оно, конечно, виднее, а меня ударило! Ударило, поверите ли, мил дружки вы мои хорошие!

Так, радостно вспоминая о своем внезапном озарении, он и притопал в поселок. И на крайней улице вдруг остановился.

– Что стал, Егор Савельич?

– Вот что, – серьезно сказал Егор и вздохнул. – Не обидите, а? Радость во мне сейчас расставаться не велит. Может, ко мне пожалуете? Не ахти, конечно, угощение, но, может, честь окажете?

– Может, лучше потом, Егор Савельич? – замялась Нонна Юрьевна. – Мне бы переодеться…

– Так хороши, – сказал Юрий Петрович. – Спасибо, Егор Савельич, мы с удовольствием.

– Да мне-то за что, господи? Это вам спасибо, вам!

День был будним, о чем Егор за время своей вольной жизни как-то позабыл. Харитина работала, Олька в яслях забавлялась, и дома их встретило только кошкино неудовольствие. Егор шарахнул по всем закромам, но в закромах было пустовато, и он сразу засуетился.

– Счас, счас, счас. Сынок, ты картошечки спроворь, а? Нонна Юрьевна, вы тут насчет хозяйства сообразите. А вы, Юрий Петрович, вы отдыхайте покуда, отдыхайте.

– Может, хозяйку подождем?

– А она аккурат и поспеет, так что отдыхайте. Курите тут, умойтесь. Сынок покажет.

Торопливо бормоча гостеприимные слова, Егор уже несколько раз успел слазить за Тихвинскую богоматерь, ощупать пустую коробку из-под конфет и сообразить, что денег в доме нет ни гроша. Это обстоятельство весьма озадачило его, добавив и без того нервозной суетливости, потому что параллельно с бормотанием он лихорадочно соображал, где бы раздобыть десятку. Однако в голову, кроме сердитого лица Харитины, ничего путного не приходило.

– Отдыхайте, значит. Отдыхайте. А я, это… Сбегаю, значит. В одно место.

– Может, вместе сбегаем? – негромко предложил Юрий Петрович, когда Нонна Юрьевна вышла вместе с Колькой. – Дело мужское, Егор Савельич.

Егор строго нахмурился. Даже пальцем погрозил:

– Обижаешь. Ты гость, Юрий Петрович. Как положено, значит. Вот и сиди себе. Кури. А я похлопочу.

– Ну, а если по-товарищески?

– Не надо, – вздохнул Егор. – Не порть праздник.

И выбежал.

Одна надежда была на Харитину. Может, с собой она какие-никакие капиталы носила, может, одолжить у кого-нито могла, может, присоветовать что путное. И Егор с пустой кошелкой, на дне которой сиротливо перекатывалась пустая бутылка, перво-наперво рванул к своей благоверной.

– А меня спросил, когда приглашал? Вот сам теперь и привечай, как знаешь.

– Тинушка, невозможное ты говоришь.

– Невозможное? У меня вон в кошельке невозможного – полтора целковых до получки. На хлеб да Ольке на молоко.

Красная она перед Егором стояла, потная, взлохмаченная. И руки, большие, распаренные, перед собой на животе несла. Бережно, как кормильцев дорогих.

– Может, одолжим у кого?

– Нету у нас одалживателей. Сам звал, сам и хлопочи. А я твоих гостей и в упор не вижу.

– Эх, Тинушка!..

Ушла. А Егор вздохнул, потоптался в парном коридоре, что вел на кухню, и вдруг побежал. К последней пристани и последней надежде: к Федору Ипатовичу Бурьянову.

– Так, так, – сказал, выслушав все, Федор Ипатович. – Значит, в полном удовольствии лесничий пребывал?

– В полном, Федор Ипатыч, – подтвердил Егор. – Улыбался.

– К Черному озеру ходили?

– Ходили. Там… это… туристы побывали. Лес пожгли маленько, набедили.

– И тут он улыбался, лесничий-то?

Егор вздохнул, опустил голову, с ноги на ногу перемялся. И надо было бы соврать, а не мог.

– Тут он не улыбался. Тут он тебя поминал.

– А когда еще поминал?

– А еще порубку старую на обратном конце нашли. В матером сосеннике.

– Ну, и какие же такие будут выводы?

– Насчет выводов мне не сказано.

– Ну, а на порубку-то кто их вывел? Компас, что ли?

– Сами вышли. На обратном конце.

– Сами, значит? Умные у них ноги. Ну-ну.

Федор Ипатович сидел на крыльце в старой рубахе без ремня и без пуговиц – враспах. Подгонял топорища под топоры: штук десять топоров перед ним лежало. Егор стоял напротив, переступая с ноги на ногу: в кошелке брякала пустая поллитра. Стоял, переминался, глаза отводил: тот, кто в долг просит, тот загодя виноват.

– Все, значит, сами. И туристов сами нашли, и порубки старые: ловко. Умные, выходит, люди, а?

– Умные, Федор Ипатыч, – вздохнул Егор.

– Так, так. А я глянь, чего делаю. Я инвентарь чиню: его по описи передавать придется. Ну, так как скажешь, Егор, зря я его чиню или не зря?

– Так чинить – оно не ломать. Оно всегда полезное дело.

– Полезное, говоришь? Тогда слушай мой вывод. Вон со двора моего сей же момент, пока я Пальму на тебя не науськал! Чтоб и не видел я тебя более, и слыхом не слыхивал. Ну, чего стоишь, переминаешься, бедоносец чертов? Вовка, спускай Пальму! Куси его, Пальма, цапай! Цапай!

Тут Пальма и впрямь голос подала, и Егор ушел. Нет, не от Пальмы: сроду еще собаки его не трогали. Сам собой ушел, сообразив, что денег тут не одолжат. И очень поэтому расстроился.