Завтра нас не станет (СИ)

Облизав губы, Мишель отчетливо уловила странное желание, вспыхнувшее где-то внизу живота. С ней никогда такого не было. Воспитанная чуть ли не пуританкой сейчас она готова была отдаться Альберту прямо здесь. На этом столе. Как же он на нее смотрел. Мягко и одновременно страстно. В его глазах читалось желание, а женщине приятно чувствовать себя желанной, тем более если ее желает тот мужчина, которому выдано безоговорочное разрешение… Это последний день человечества, и Мишель хотелось быть любимой, свободной. От мыслей и предрассудков.

Мишель залпом допила виски. Крупный глоток обжег ей горло. Она вся сощурилась, и Альберт услужливо протянул ей деревянную доску с закусками. Хмель уже ударил в голову, и Мишель стало необычайно легко. Выхватив кубик сыра, она быстро отправила его в рот и по-театральному запрокинула голову.

— Знаешь. Завтра нас не станет. Грустно, но я хочу… Хочу, чтобы этот день был особенным. Я хочу делать все, что захочу. Хочу быть свободной. От всего!

— Ты хочешь только свободы? — спросил Альберт, удивившись сам своей пылкости, но Мишель лишь обворожительно улыбнулась, благочестиво зардевшись.

Она хотела. Он хотел.

Бульвар Сен-Жермен остался позади. Мишель перестала замечать улицы, дома, изредка попадавшихся им на глаза людей. С непривычным задором она пела «Alouette, gentille alouette»* и видела лишь улыбку Альберта. Свобода. Сколь сладким казалось это слово — свобода. Сладкая. Терпкая. Удивительная. На повороте, зацепившись за столб, Мишель провернулась вокруг фонаря и задорно упала в объятья к Альберту. Ловко просунув руки под распахнутое пальто, он обнял ее за талию. Какой же нежной показалась ткань летящего платья, и Альберт не захотел ее отпускать. Словно кошка Мишель потрепала его шейный платок, и все. Магия случилась. Под фонарным столбом они долго целовались, словно старались нацеловаться на всю жизнь вперед. Так оно и было.

До чего же они сожалели, изливая всю свою печаль в этом первом поцелуе. Завтра больше не будет. Не будет этих посиделок в баре, не будет насмешливой Мона Лизы, не будет ресторанчика у Оперы, не будет чопорной семьи. Завтра не настанет. Ни для него, ни для нее. Ни для кого! Безумно молоды. Безумно влюбленны. Справедливо ли? Им еще жить и жить, а тут эти метеориты. Сколько они могли сделать? Сколько свиданий могло еще быть? А может, они даже прожили бы всю свою жизнь вместе?

Поцелуй, полный свободы, прервался, и утершая слезу Мишель потупила взгляд.

— И почему мы не встретились раньше?

— Лучше поздно, чем никогда.

— Да…

В просторной мансарде вздувались белоснежные шторы. Мишель почему-то залюбовалась налакированным донельзя паркетом. В глянце алым пятном отразилось ее платье. Альберт куда-то исчез, и вскоре заиграла музыка. Пронзительно завизжали струнные. Скрипки, контрабас. Это было что-то классическое, но не классическое, так подумалось Мишель. Сбивчивое. Непокорное. Страстное. Рваные синкопы призывали танцевать, и Мишель игриво прокрутилась вокруг своей оси.

— Я зажгу свечи, — поцеловал ее в лоб Альберт.

— Хорошо.

Один за одним по квартире вспыхнули огни. Словно умелый факир Альберт вынес откуда-то свежих фруктов и устриц.

— Где ты все это берешь?! — рассмеялась Мишель, и медальон на бархотке блеснул в свете свечей.

— Я — просто волшебник.

— Ты исполняешь желания?

— Я — волшебник, а не джин. Но, если ты хорошо попросишь…

Мишель в мгновение уцепилась за молнию на платье, и Альберт наскоро подскочил к ней.

— Постой, — она словно торопилась, а Альберт не хотел так. Даже если конец света, что им теперь. — Ты красива, Мишель, — попытался он ее успокоить, пригладив пышные волосы.

— Тебе не обязательно говорить это. Конец света. Не пытайся меня соблазнить. Я знаю, зачем я сюда пришла…

— Я не хочу, чтобы ты считала, что это все из-за конца света, — прошептал Альберт. — Я хотел бы встретить тебя раньше.

— И почему мы не встретились раньше? Ну почему все так… — с сожалением воскликнула Мишель, глотая слезы, и Альберт, чувствуя, что и сам дрожит от жуткой несправедливости, едва коснулся ее ключиц. Кажется, он влюбился. Самое время.

— Мне кажется… Я знаю эту музыку, — глубоко вздохнула Мишель.

— Наверняка. Это Астор Пьяцолла*, — Альберт ухватил ее за руки и притянул к себе. — Это Либер-танго. Тебе понравится. Главное в этом танце — свобода.

— Свобода… — усмехнулась Мишель, задрав донельзя голову. — Что может быть лучше в последние минуты, чем быть свободной?

Альберт повел ее. Они спотыкались, а, останавливаясь, смеялись до слез. Мишель попыталась изобразить из себя умелую танцовщицу. Закинула ему ногу на талию. Альберт нагнул к полу свою партнершу, а, провертев в руках, прижал к себе ее бедра. Горячее дыхание обожгло ей шею, и Мишель отстранилась. В мгновение она скинула с себя платье, оставшись в нижнем белье и чулках. От одежды ей тоже захотелось стать свободной.

— Что? Только не говори, что я тебе не нравлюсь.

— Ты прекрасна. Прекрасней всех, кого я знал. Я не хочу, чтобы ты дум…

— Тщ. Свободен тот, кто может не врать. Кажется, это был Камю…

— Я не вру.