Завтра нас похоронят

— Не может быть… — шепнула она, глядя на прибор. — Я ведь должна была понять уже когда здесь была та одноглазая. Ну почему…

— Как это выключить? — глухо спросил он.

— Я не знаю.

— Ты должна хоть что-то об этом знать! — почти крикнул он. — Ты его дочь!

От этих слов она задрожала… но кажется, эта слабость была недолгой. С огромным усилием она преодолела её и выпрямилась, пристально глядя на изобретателя:

— Всё, что я знаю, — этой штукой он пугал тех, кого вы называете Котами.

Сейчас он неожиданно вспомнил браслеты на запястьях Джины и Леона. Во время нападения он успел разглядеть их — они были похожи на простые полоски металла с погасшими красными лампочками. Но додумать эту мысль он не успел.

— Послушай, Алан, наша горничная лежит на полу. Она без сознания, ей, наверно, стало плохо. Мне нужно вызвать скорую, почини телефон, папа что-то сделал с ним, и..

Её слова звучали как бред. Алан знал, что за городской чертой Чарльз Леонгард скоро начнёт убивать детей и что она по-прежнему не хочет помогать, чтобы как-то остановить его. Зато она думает о какой-то горничной. Чёртова девчонка. Чем только её накачали, что она…

Странная догадка неожиданно заставила его спросить Сильву:

— У вашей горничной есть дети?

— Есть. Двое маленьких. Они…

Ал взглянул на машину. Белый рычаг. Белая лампочка. Низкая частота — ещё маловато, чтобы убить, но уже достаточно, чтобы заставить отключиться всех взрослых, связанных белыми нитями. Нитями родительской привязанности. Снова он вчитался в надписи на металлическом корпусе, протянул руку к рычагу и…

— Не двигаться, Алан. Не смей ничего трогать.

Изобретатель оглянулся и замер, увидев нацеленное на него дуло пистолета. На пороге стояли Скай и Вильгельм Байерс.

4. Ведьма

Она лежала неподвижно, руки у нее были раскинуты в стороны и зафиксированы на запястьях тонкими металлическими обручами. Чтобы она не смогла вытащить вставленные в вены специальные катетеры с трубками, которые тянулись к двум пластиковым пакетам: в одном была бесцветная жидкость, а другом красная. Сквозь мутную пелену страха она услышала, что это — вещество, которое стимулирует выход стволовых клеток из костного мозга в кровь, а в другом — сама кровь с этими клетками.

В лаборатории был очень низкий потолок. Такой низкий, что ей казалось, будто сейчас он просто на неё упадёт. А может быть… ей так казалось потому, что из неё уже выкачали очень много крови. Она даже не знала, что в человеке её столько.

Она снова прикрыла глаза.

Она не хотела этого. Но ребята — те, кто остался в живых после нападения Котов и не смог убежать, — так испуганно жались к стенам комнаты, что она сама шагнула навстречу Чарльзу Леонгарду. Она не знала, вспомнил ли он её. Нет… не должен был. Едва ли он помнил малышку, которой спас жизнь много лет назад. Дочь его друга, ставшего хуже, чем просто врагом.

— Умница, девочка, — цепкие пальцы сжали её предплечье. — Пойдём. Будет не очень больно.

Она обернулась. Дети молча смотрели на неё. В затравленных взглядах не было благодарности, только ужас. Они понимали, что рано или поздно станут следующими. Но она знала, что если не будет сопротивляться, сегодня никого не убьют. Может быть, и завтра.

Сознание туманилось, с каждой минутой становилось хуже. Карвен знала, что не умрёт — для той операции, которую собирался проводить Леонгард, мертвые доноры были не нужны. Только кровь. Много крови, потому что стадия болезни была очень поздней.

Женщина — лет пятидесяти, лысая, с восковой кожей, обтянувшей острые скулы, — лежала в другом углу большой лаборатории, отгороженном стенкой из толстого стекла. Тоже на койке, тоже в переплетении труб, трубочек, идущих от каких-то аппаратов и капельниц.

Карвен не знала, что впрыскивают ей, она поняла только, что это делают, чтобы потом переливать кровь той женщине. А ещё она услышала, что женщину зовут Долли Свайтенбах и что она жена министра, который выглядел совсем не как министр — какой-то маленький, нервный. Он всё время подходил к стеклу и прикладывал туда ладонь. Смотрел на жену. Леонгарда не было.

Веки опять тяжело опустились. Карвен с трудом пошевелила пальцами — просто чтобы почувствовать, что они ещё слушаются. Ей хотелось увидеть кого-то из друзей — не живых, а призраков. Хотя бы мистера Штрайфа, погибшего пожарного. Он бы обязательно сказал, что боль — это не страшно. Даже если она умрёт. Но у неё не было сил, чтобы сосредоточиться. Мысли расплывались. И она стала думать о папе. О том, что бы она сказала, если бы вдруг увидела его.