Завтра наступит вчера

— Не обещаю. — Сказать хотелось так много, что лучше промолчать. Она повернулась к нему лицом: — Мне пора. Я должна идти.

— Я подвезу тебя домой.

— Нет.

— Почему? На машине очень быстро. И комфортно. И мы можем побыть вместе еще лишний час Почему ты отказываешься?

Она подняла глаза: с ней разговаривал большой наивный ребенок, жестокий, который не понимал (или не хотел понимать?), какая это пытка — продлевать расставание. Лара ласково погладила его по щеке.

— Колешься.

— Извини, я не успел побриться.

— Не страшно. Мне нравится.

— Лара, прошу тебя, дай мне год. Все это очень неожиданно. И очень непросто для меня.

«А для меня?!» — хотелось крикнуть ей.

— А если я стану невыездным и самое больше, что нас может ожидать, — это командировка в Узбекистан Ты меня не разлюбишь?

— Не понимаю, чем любовь выездная лучше невыездной.

— Ты не ответила.

— Я не отвечаю на глупые вопросы. Если надо эго объяснять — значит, объяснять не надо.

— А ты сошьешь мне штаны? — вдруг выпалил он.

— Что?

— Штаны. — И хитро прищурился, наслаждаясь ее растерянностью. — Знаешь детский стишок? «А-бе-це, а-бе-це, сидит кошка на крыльце, шьет штанишки мужу, чтоб не мерз он в стужу». Ну как?

— Забавный стишок.

— Лара, я прошу тебя запастись терпением, иголкой и ниткой. А через год я приеду — и ты сошьешь мне штаны. Идет? — Шутливый тон никак не вязался с серьезными глазами, умолявшими об очень важном. Может быть, самом главном сейчас в их жизни.

— Я не одна. У меня дочка.

— Я вас не разделяю. Я уже ее люблю. Честное слово. И она поверила.

— Я запасусь иголкой с ниткой, Кит, — прошептала в разноцветные глаза.

Через три дня редактор Лариса Неведова уехала на «Красной стреле» в Ленинград. С режиссером Александром Замутиковым и съемочной бригадой, делать первую в своей жизни передачу — о юной художнице, семидесятипятилетней бабульке из Ленинградской области, поразившей мировые аукционы своими картинами.

Глава 28

Ноябрь, 1983 год

И потянулись, размазываясь по циферблату, безразличные часы. Время словно зависло между днем и ночью, покачиваясь на хвостах стрелок. Стрелки то сходились, то расходились — сдавливали по ночам и отпускали днем. Отпускное время было полностью заполнено работой. Лариса работала как вол, пахала как ломовая лошадь. Она вгрызалась в работу намертво, не отодрать, будто бездомная оголодавшая собака в кость, брошенную жалостливой рукой. В этом рвении ей не уступал только Саша Замутиков, добрый Мутота, который тоже закусил удила и рвался вперед, с временем наперегонки. Они сделали свою первую передачу за восемь дней, на одном дыхании. Две смены монтажа, одна — озвучки. И это для новичков было рекордом. Да что для новичков! И пока не всегда мог уложиться в такой срок. Но главным стал даже не срок, а результат — двадцатиминутный фильм, светлый, как его героиня, непростой, как ее судьба, и наивный, как картины художницы. При сдаче готового материала они не смогли сдержать гордой улыбки — Егорычев смотрел его в прямом смысле слова разинув рот.

— Ожидал, но не такого! Молодцы, ребятки, порадовали. А ты, лиса, хитра, — обратился он к Ларисе, — мелькнула в кадре на минуту — и скрылась. Вроде как и выполнила наказ начальства, а вроде как и по-своему себя повела. Ну да это и хорошо: я не приветствую бездумное повиновение. Ноmо должен быть sapiens. Отлично, ребятки, будете работать вместе. А ты, милка моя, все же не трусь, выходи в кадр.

На следующий после эфира день ее встретила дома сияющая Стаська и с порога радостно сообщила:

— Мамуля, а тебя в телевизоре видели все наши девчонки! И Агатка. Ты им ужасно понравилась. Ты теперь знаменитость, да?

— Нет, солнышко, знаменитость — это художница, о которой мы рассказывали.

— Ну да, конечно, — с готовностью согласилась Стаська, — но она старенькая и не очень красивая. А ты — красивая и молодая. Мне все теперь завидуют, что у меня такая мама.

— Завистью хвастать нельзя, — улыбнулась Лариса, обнимая счастливую девочку, — можно только радоваться своей удаче, за которой много сил и труда. И то очень скромно, чтобы не принизить заслуги других.

— А другие — это твой Мутота?

— Для тебя он не Мутота, — одернула ее Лариса, — а Александр Сергеевич, в лучшем случае — дядя Саша.

— Мамуля, а ты теперь все время в телевизоре будешь? — проигнорировала назидательную реплику девочка.

— Вот уж это совсем ни к чему, — легонько щелкнула ее по носу Лариса, — я журналист, а не диктор. И мне не обязательно красоваться на экране. Главное — люди, о которых мы рассказываем. Мой руки, будем ужинать.

Стаська… Лариса закрыла книгу и откинулась на подушку. Как трудно дался ей тот разговор, когда она вынуждена была сообщить ребенку правду. Настя никак не могла взять в толк, почему они с папой не будут жить вместе.

— Вы поссорились? — по-взрослому спрашивала она, глядя на маму огромными карими глазами. — Это не страшно. Все ссорятся, а потом мирятся. У Наташки Сычевой родители почти каждый день ругаются, а потом папа приносит цветы или мороженое — и они мирятся. Сыч даже довольна: мороженое часто ест.

— Нет, солнышко, мы не поссорились.