Завтра не наступит никогда

Еду на примусе готовила. Каждый день одну и ту же еду. Суп из пакетов. Макароны либо с растительным маслом, либо с тушенкой. Хорошо, что не было холодильника, а то заставил бы одну банку растягивать на три дня. Чебуреки не покупали. В кафе не ходили. Дискотеки он сам устраивал на пляже. И даже народ сбегался, одураченный его энтузиазмом. Мыться приходилось в палатке над тазиком, потому что за душевые тоже надо было платить.

Одно утешало всегда Софью и радовало, что все вместе они были. Что дети веселы и счастливы. И готовы были на свежем морском воздухе есть макароны три раза в день. Муж заботлив, внимателен. Ночами тайком от сыновей увлекал ее к совсем уж дальним кустам и любил ее там неутомимо, и слова всякие прекрасные нашептывал.

Разве могла она роптать против такого счастья. Она улыбалась и послушно год за годом паковала рюкзаки для их поездки к морю. А потом…

Потом передали прогноз о надвигающемся шторме. Кто-то начал собираться и съезжать. Кто-то, как они, не слышал прогноза. Кто-то, понадеявшись на авось, пропустил штормовое предупреждение мимо ушей и тоже остался. И беды-то, как ни странно, ничто не предвещало. И туч никаких не заходило. Все было, как всегда, за исключением странного тревожного чувства, не дающего покоя Соне с самого утра. Все-то ей казалось, что она что-то то ли потеряла, то ли не нашла.

Часам к пяти вечера подул ветерок и опрокинул пакеты с солью и с сахаром, которые она пристроила на походном столике перед палаткой. Готовить было не с чем. А она компот собиралась ребятам варить из сушеных яблок, которые привезли с собой. И еще картошка от уезжающих соседей осталась, хотелось вареной с укропом. А соли и сахара нет, просыпал ветер. И тогда муж с обычной своей улыбкой, в которую мог вкладывать что угодно – от любви до агрессивного укора, – послал ее в магазин. Проворонила, мол, мамашка, свои запасы, топай теперь сама пополнять. Машину он ни за что заводить не станет.

Она и потопала. Магазин располагался в маленьком поселке. Ох она и попыхтела, топая в горку, ох и поругала скопидома мужа, пожалевшего кружку бензина на поездку. Вот ни за что она на обратном пути спешить не станет. Пускай знает, что над ней нельзя измываться и на ее комфорте экономить. Купить все она, конечно же, купит, но заодно еще и в баню зайдет. Сколько можно над тазиком плескаться?! А если все займет немного времени, то еще и в кафе за плетеным забором наведается.

Ох и пахло оттуда, когда они ездили в поселок за хлебом. И мясом жарящимся, и еще чем-то остро-пряным, и перцем печеным. Софья тогда чуть язык не проглотила. И даже осмелилась запроситься туда. Муж осек сразу. Высмеял ее желание и пригрозил гастритом и язвой желудка. Тогда Софья успокоилась, а теперь нет. Теперь она непременно туда зайдет.

Не зашла.

Еще когда в бане мылась, услыхала страшный вой и грохот за стенами. Потом по коридору кто-то топал, кричал, метался. Кое-как вымывшись и вытершись, Соня поспешила на волю, а там…

А там море бешено плясало почти у самого порога, над головой низко нависло черное небо и жутко выл ветер. Никогда Соня не слышала, чтобы ветер так выл. Видела как-то в кино смерч – ужасное зрелище. А тут воочию убедилась, что ветер может выть, как дюжина страшных демонов.

Она попятилась, еще ничего не соображая, и тут же наткнулась спиной на кого-то, кто застонал с испугом:

– Люди!!! Господи, людей-то всех смыло теперь, кто на берегу жил!!!

Вот тогда и она завыла, соревнуясь по силе и ужасу с ураганом. И даже в волны, омывающие порог поселковой бани, хотела броситься, ее удержали.

Конечно, никого не нашли. Да их и не искал никто. О них даже в сводке происшествий никто не упомянул, она специально у телевизора все новости караулила, как дурочка.

Никто никогда не упомянул о ее детях и муже, будто их и не было никогда. Никто никогда не смог ей их потом заменить.

Она вернулась, долго жила одна в пустой квартире. Редко выходила на улицу. Потом однажды решила выйти раз и навсегда… через окно четвертого этажа. Не разбилась! Сломала три ребра и попала в психушку, вот и весь выход ее. Пока лечилась, к ней никто не приходил, кроме молодого соседского парня Сашки. Он жалел ее, приносил апельсины и кефир. А потом так же вот, жалеючи, присвоил себе ее трехкомнатную квартиру. И так же, жалеючи, выбросил ее на улицу.

Но Соня на него не обиделась. Каждый живет как может и хочет, решила она тогда. Лишь бы никому от этого вреда никакого не было. То, что она оказалась на улице, вредом не считала. И даже где-то в глубине души была благодарна Сашке за то, что он ей документы подсовывал на подпись. За то, что жить заставил на улице. Она немного хоть встряхнулась там, разговаривать с людьми начала. Научилась выказывать сочувствие, но вот по-настоящему сочувствовать и жалеть уже никого не могла. Будто окостенел в ней тот самый нерв, который за жалость отвечал в ее организме.