Завтра, послезавтра…

Здесь все переплетено одно с другим, и невидимые нити связывают факты, слова и события. Время здесь замерло, и ведьмы легко проникают в любую дверь, а добрые и злые духи спокойно расхаживают по улице, и колдовство прочно вошло в обиход местных жителей. Тут каждый взгляд полон значения, и молчаливый сговор сразу же становится непререкаемым законом. Вот и теперь крестьяне молча сговорились не пускать своих ребят в школу к чужаку. Мало того, что человек пришлый, так еще с чужими невестами вздумал танцевать. Раз уж девушки принялись за ворожбу и, как только зазвонят колокола, начинают торопливо креститься и тихонько шептать старинные заклинания: «Я тебя люблю, как душу мою. А ты, изменник, мне неверен. Но я в твое сердце стрелой вопьюсь…», значит, дело нечисто. Того и гляди, кто-нибудь влюбится в чужую невесту, и тогда жди большого несчастья.

— Лучше мне уехать отсюда, — говорит Антонио.

— Значит, решили, дон Антонио? — В голосе Кармелы звучит сожаление.

— Да. Завтра или послезавтра съезжу в Аччеттуру к начальству, а там видно будет.

— Жалко, — вступает в разговор Вито. — А я как раз хотел спросить, когда вы откроете школу для неграмотных, вроде меня.

— Я тоже хотела прийти, ума-разума понабраться.

И это говорит Кармела, у которой восемь ребят и двое из них совсем еще крохи. Даже Кармела Петроне готова пойти в народную школу. Чудеса, да и только!

— Понимаете, дон Антонио, для меня, бедняка из бедняков, школа вроде последней надежды. Может, я бы потом в Пистиччи на работу устроился. А то сейчас вместо подписи крест на бумаге ставлю. Ясное дело, сразу бы ремеслу не обучился, но хоть эти… как их там называют… планки мог бы заполнять.

— Не планки, а бланки. Я вас понимаю, Вито. Мне тоже жаль, очень жаль. Да ничего не поделаешь. До свиданья, Вито, до свиданья, Кармела, спасибо вам за добрые слова.

— Будьте здоровы, дон Антонио. Может, все же раздумаете?

— Если останетесь, я, дон Антонио, первая в вашу школу пойду.

Похоже, Кармела не шутит. Неплохо было бы открыть народную школу для взрослых. Но сколько мышей снова сбежится! Пожалуй, больше, чем учеников. Нет, уж лучше попытать счастья на телевидении. Пусть там его послушают. Воевать так воевать до полной победы.

Всякая война отвратительна. Даже игра в войну между разбойниками и карабинерами. К тому же если карабинеры — Булыжник, Головастик, Паоло и другие лоботрясы и драчуны. Тут уж Пассалоне несдобровать.

«Привязали к дереву и бросили одного в лесу, — очнувшись, всхлипывает Пассалоне. — Нинка-Нанка пропала, а я чуть не помер. Но куда же делся Сальваторе? Правда, иногда он вредничает, но зато храбрый, сильный и из беды всегда выручает. А все-таки я не сказал, где он прячет зайца. Не то бы он меня здорово отдубасил. Что-что, а уж драться он мастак. Но на Булыжника совсем не похож. Сначала предупредит: «Сейчас я тебя отлуплю», а уж потом бить начинает. А Булыжник норовит ударить исподтишка, сзади. Ох, как руку жжет! Что это?! А, веревка ослабла, теперь я свободен. Нинка-Нанка, где ты-и-и? Ага, колокольчик зазвенел. Это ее колокольчик. Ближе, еще ближе, совсем рядом. Вот и она».

— Милая моя козушка, иди ко мне, моя хорошая! Травку пощипала?! Значит, наелась? И к сторожам в лапы не попала!

Хоп, и Пассалоне схватил веревку.

— А теперь марш домой, Нинка-Нанка, а то у меня от голода живот подвело. Ну и тянет, чертовка! Куда ты меня тащишь, Нинка-Нанка? Все равно с ней не справишься, лучше подчиниться. Ладно, ладно, не дергай, иду… Зачем ты в горку полезла? О господи, пропадешь с тобой!

В этот миг земля словно разверзлась у Пассалоне под ногами, и он провалился в какую-то бездну. Глубокую-преглубокую, прямо бездонную. А кто-то еще упорно тянет его за ноги. Если это сам черт, то земля поглотит Пассалоне, от него и следа не останется. Прощай, Пассалоне!

КОЛОКОЛЬЧИК НИНКИ-НАНКИ

Стук в дверь. Сальваторе и Тереза сидят за столом. Тереза что-то поспешно прячет. На пороге стоит Пассалоне, как всегда выпятив живот. Но что это с ним? Сам на себя не похож, осунулся и грустный-прегрустный. А главное, один, без Нинки-Нанки.

— Где ты был?

Пассалоне потер голову, и сразу же на лбу у него собрались морщины и слезы медленно потекли по щекам.

Тереза вскочила с места. Она еще ни разу не видела, чтобы Пассалоне плакал.

— Что с тобой? Входи же.

Сальваторе, оторвавшись от тетради, презрительно смотрит на друга. Разве пристало мужчине хныкать?

— Что с тобой? Ты что, оглох?

— Он меня поколотил.

— Кто?

— Он.

— Отец?

— Да.

— За что? Что ты такое натворил? А Нинка-Нанка где?

— Сказал, что в школу я не хожу, а на всякое баловство времени у меня хватает.

— А правда, почему ты в школу не ходишь?

«До чего же Сальваторе приставучий», — подумал про себя Пассалоне.

— Посмотри, Tepе́, как я баловался.

— Да у тебя вся рука обгорела. Кто это тебе удружил?

— Булыжник. Он меня пытал. Хотел узнать, где Сальваторе зайца прячет.

Сальваторе мгновенно вскочил:

— Ну, если проболтался, берегись!

— Клянусь, я ничего не сказал. Знаешь, мне дома ни крошки не дали.

— При чем тут дом?

— А при том, что я голодный как волк.