Завтра в Берлине

Пастора не было дома, Франц мог прийти к ней. Было трогательно увидеть ее детскую: аскетичные плюшевые игрушки, кроватку, где ей снились кошмары. Они переспали, быстро, как бы прощаясь. Потом Франц вернулся в свою квартиру в свою одинокую жизнь, с папками «Гюнтера amp; Ко» и всем прочим, включая и подержанные книги.

От Мексики у него как будто остался на языке вкус к приключениям. Он снова захотел учиться, на этот раз дизайну, в парижском вузе. Его приняли, и через два месяца он должен был туда ехать.

План был прекрасный. Побег. Вот только Франц забыл о судьбе, старом враге, который вдруг хватает за локоть. Марта была беременна. И этого ребенка – ребенка Франца – она оставит. Вопрос даже не стоял. Марта, Марта Крюль, дочь пастора, не пойдет на аборт.

XIII

Тобиас впервые приехал в незнакомый город один. Он не знал никого; здесь не было для него опорной точки – ни квартиры матери, ни квартиры сестры. Только дом номер 72d по Шёнхаузер-аллее, безличная однушка, свидетельница его одиночества. Но, поскольку он и правда был один, поскольку никто вокруг не смотрел друг на друга, он этого не ощущал.

Каждое движение имело особый вкус, потому что делалось впервые. Непривычность обстановки занимала его целиком. Он не знал, что брать в супермаркете; куда совать билет в метро. Он словно не успел еще договориться с этим городом, и нужно было привыкнуть к его обычаям. А потому он бродил, глядя во все глаза, стараясь понять эту безучастность, раствориться в ней. Он как бы составлял в голове список того, что принято, ведь тут не переходят, пока человечек красный, и не ступают на велосипедные дорожки.

Язык детства вспомнить оказалось проще, чем он думал.

В свободное от работы время он слонялся по улицам и катался на U-bahn. Ходил в музеи, смотрел на памятники. Иногда заглядывал в кино.

Ему нравилось ощущать себя исследователем. Он гулял без цели, ведь просто нужно было все понять, а прежде всего – обзавестись привычками. Может, и закурил он снова лишь для того, чтобы каждый день заходить в один и тот же ларек, где старый хозяин-турок протягивал ему пачку синих «Нил» прежде, чем Тобиас успеет попросить.

Он не стремился найти друзей или любовников – он хотел обустроить жизнь скромного одиночки: своя работа, свои сигареты, свой магазин.

Работа была монотонной, но Тобиасу только того и надо было. Он переводил инструкции к агрегатам, которыми никогда не воспользуется. Он никогда не думал о том мире – только вносил в него свой скромный вклад.

Его квартира принимала обжитой вид. Он клеил на стены фотографии из газет, иногда вырезал и заголовки, когда они ему нравились. Большие заглавные буквы, хроника происшествий – «ДАМА СЕМИДЕСЯТИ ДВУХ ЛЕТ СОЖРАНА СОБСТВЕННЫМИ КОШКАМИ», «ЛИШЕННЫЙ ПРИСТАВКИ ВНУК ЗАДУШИЛ БАБУШКУ».

Время от времени ему приходили письма от сестры. Малыш Лукас подписывался внизу нетвердым почерком. Недели текли мирно – инструкции, дом номер 72d, открытия и новые привычки.

Но настал тот день, когда открытия кончились, у Тобиаса появился проездной на метро, старый турок машинально протягивал ему с утра пачку синих «Нил», в супермаркете он знал каждую полку.

Когда Тобиас осознал это, на него нахлынула тоска. Он был сражен. Что он будет делать теперь, когда вокруг лишь аккуратные стопки привычек? Просто наблюдать за ними, этими мелкими независимыми действиями, настолько независимыми, что они уже движутся сами, как заводные зверюшки, а ему и вмешиваться незачем? Он так отполировал их, так крепко слепил, что они были словно сами по себе, словно живые. Но воодушевление от создания особых собственных ритуалов погибло в тоскливой привычности. И Тобиас сидел над их трупами, изнывая от скуки.

Он вспомнил леттристскую брошюру, которую как-то вечером читал ему Жером: «Авантюрист – не тот, с кем случаются приключения, но тот, кто делает так, чтобы они случались»[5].

XIV

Может, потому Арман и решил уехать, чтобы перестать думать об Эмме, создать себе новый образ, вдали от прошлого.

Да, там он подыщет себе новый характер, покончит с той ролью, которую играл в кругу друзей. Выйти из нее можно, только уехав от них, прочь, к чему-то совершенно иному.

Может, он поедет в Рим или в Берлин, но пока он ограничивался разговорами. Отъезд – это звучало солидно; и потом, там он никому ничего не будет должен, сможет дать волю всем своим странностям. Он будет свободен, на него не будет давить всевидящее око близких. Раз он не может освободиться от других, пока они рядом, он сбежит от них.

Как он будет жить? Он не имел ни малейшего понятия. Ну да ладно, он всегда как-то выкручивался. Нечего останавливаться на мелочах. Надо начать откладывать понемногу, тогда о первых месяцах можно будет не беспокоиться. А потом? Потом увидим.

Он нанялся в бар на первом этаже своего дома. Вечерами работал там, днем сидел на вахте. Теперь, думая о том времени, Арман вспоминает запах метро и бессонницы. Он мотался с работы на работу до веселого отупения и думал об отъезде.