Завтра в Берлине

Они встречаются у метро. Идет снег. Нельзя сказать, что Сара красива; она не так стройна, как он привык мечтать. И все же он хочет ее как никакую другую девушку, потому что всякий раз, когда они целуются, между ними пробегает искра, колкая темная страсть.

Они здороваются дружеским поцелуем в щеку. Немного проходятся. Зайдем вон в тот бар, он как будто на слуху.

Они выпивают по паре пива. Арман травит байки, она смеется. Говоря с Сарой, он чувствует, будто силен, – она слушает его, пожирая глазами, в ее зрачках, сбоку, блестит Арман. Когда он больше не знает, что рассказать, он целует ее. Чувствует, как она тает, как тело ее – с поцелуем – целиком отдается ему.

Они идут к ней.

Он начинает раздевать ее еще на лестнице. Они торопятся. Сара смеется. Пока она открывает дверь, Арман запускает руки ей под юбку. Чувствует, как дрожат ягодицы, раскрывается щель. Они бросаются на постель, раскидывают одежду как попало, снова целуются, лижут друг друга – скорее пробуют на вкус – и занимаются любовью.

Войдя в нее, Арман понимает, почему ему так хотелось встретиться с ней снова. Она похожа на его бывшую, Эмму, единственную, кого он любил. Не лицом, не формой груди, нет. Сходство куда сильнее. У ее кожи тот же вкус, у тела – тот же запах, тот же аромат.

Он понимает это, когда яростно кончает в Сару.

IV

Квартира, похоже, просторная, но всякий раз Тобиас с Арманом видят только грязную кухню. Фриц проводит их сюда.

Фриц – швейцарец. Говорит, что художник. Делает инсталляции, каких кругом полно: груды досок или полистирола.

Они болтают немного, из вежливости, чтобы все выглядело не так мерзко, хотя все трое знают, что они здесь не за этим.

Через какое-то время Фриц говорит долгожданную фразу:

– Вам сколько?

Фриц снабжает мелких дилеров из ночных клубов. «Скорость» у него ядреная, а отпускает он по смешной цене, чуть ли не три евро за грамм, смотря сколько брать.

Тобиас с Арманом покупают на все оставшиеся деньги. Это не глупое вложение – в туалетах клубов «скорость» расходится быстро, и за тройную цену, даже больше.

Вернувшись к Арману, они, как всегда, делят богатства.

Арману нравится это занятие: сидеть перед электронными весами и отсыпать по грамму в каждый пакетик – всегда чуть меньше, это бизнес. Подсчеты идут быстро. Вложили шестьдесят евро, получили двести сорок грамм, и еще три себе. Хорошие будут выходные, да, это точно. Вход, вода, сигареты, сэндвичи – хватит заплатить за все.

«Скорость» отправляется в холодильник, чтобы лучше хранилась. Хорошие будут выходные, да, это точно.

V

Жюли десять. Она уже давно поняла, из каких людей ее отец. Она осознает, что никогда не сможет на него рассчитывать, что он не может помочь ни другим, ни себе.

Вид у Франца приличный, по его манере держаться никак не угадать, какую он ведет жизнь. Но Жюли слишком хорошо знаком этот бегающий, чуть стыдливый взгляд, и ее не проведешь. Она знает, что, если он пришел к ним с мамой, к Жюли и Марте Крюль, дочке и внучке пастора, – если он пришел к ним, значит, ему нечего есть и он все потерял, потому что всегда терял все, без конца.

Когда Франц стучится к ним, они сразу понимают, что это он, еще не дойдя до двери. Он приходит в такой час, в какой не может прийти ни почтальон, ни мамины друзья.

Марта всегда бывает немного взволнована его приходом. Неважно, в каком он состоянии, все равно она ему рада. Да и кто знает, может, он изменился, ведь так давно не приходил.

Жюли не хочет и слышать об этом. Не хочет, чтобы он целовал ее, говорил, как она подросла, чтобы звал дочерью. Ей не нужен пропащий отец. Она упрямо старается в это больше не верить. Она знает, что мама даст ему денег и несколько недель они его не увидят – до следующего раза. У нее чувство, будто ее обжулили. Нет, ей не нужно, чтобы он спрашивал, как дела в школе. Она прекрасно справляется и без него.

Едва он показывается, все сразу становится сложно. Мама говорит, что у нее разболелась голова, запирается в спальне и плачет, принимает таблетки для сна, от которых ее будто подменили. Все было хорошо, но вот ему понадобилось явиться. После его приходов дом – тот самый дом, где мы играли, смеялись – становится обителью беспросветной неврастении.

Когда Франц пришел сегодня, Жюли, его родная дочь, сказала, что больше не хочет его видеть. Она вынесла ему все свои сбережения, двадцать пять евро, и попросила уйти.

VI

Тобиас пригласил Армана пообедать у него, у Франца.

Это в Нойкёльне, на самом юге, далеко от Кройцберга и турецкого рынка, тот район Арман не знает. Сколько ни смотрел он на карту перед выходом, все равно потерялся, едва вышел из метро. Широкие, покинутые людьми пустынные проспекты, улицы, будто испустившие дух. Ни магазинов, ни гуляк, только выцветшие таблички и грязный снег, докуда хватает глаз.