Завтра ветер переменится

– А Призраком будет он, что ли? – спрашиваю я, указывая на Жюльена, который сосредоточенно ковыряет ногтем пятнышко на кафельной плитке. Мы сидим на террасе, и краем глаза я замечаю, что кое-что изменилось. Кажется, растения начали пускать новые побеги. Только не это.

– Само собой. Спектакль рассчитан на двадцать зрителей. Билет – пятнадцать евро. Три вечера – девятьсот евро.

– А если никто не придет?

– Придут. Спектакли, идущие в настоящих квартирах, притягивают публику.

– Но эта квартира не моя и не твоя. Я лучше заплачу за лампу.

– Не заплатишь. Или все, или ничего. Или услуга за услугу, или никакой починки. Я-то подходящую квартиру найду, а ты так и будешь сидеть с разбитой лампой.

– Тетя! Но ты ведь родная сестра моей мамы!

– Какая пошлость – давить на родственные чувства.

– Какая наглость – меня шантажировать!

Тетя глядит на меня и кивает Жюльену, после чего он отлипает от плитки и поворачивается к нам, да так, словно его развернуло ветром, а не силой мышц. Он похож на какого-то духа сродни диббуку. Не помню точно, кто такой диббук. Кажется, это такой мертвец наподобие зомби, только еврейского происхождения. Тетя с Жюльеном начинают перешептываться – точнее, шепчет только тетя, а Жюльен время от времени медленно кивает.

– Послушай, Бриджида. – С этими словами тетя Розальба поворачивается ко мне. Жюльен неподвижно разглядывает голые стебли. – Квартира понадобится мне не раньше апреля. Если согласишься дать ее мне, твоей лампой я займусь сразу же. Медлить не в твоих интересах. Что, если Кларисса Всё Сложно заглянет на огонек? Придет посмотреть, что да как, а тебя, например, нет дома. Заглянет в спальню, а от лампы Тиффани одни осколки. Там и до заявления в полицию рукой подать.

– Если они узнают, что я отдала квартиру под спектакль, – до заявления рукой подать.

– Ну, не скажи. Вспомни о людях, в чьих гостиных устраивала свои вечера Элеонора Дузе: все были довольны.

– Ничего подобного! – возражаю я.

– Ну, как знаешь. Мне пора, ты только не обижайся. Жду от тебя ответа в течение суток – и уже в воскресенье мы поедем в Бриансон. Ну или я подыщу другое место для спектакля.

Вот. Таковы тетины условия. Пока я протираю поверхности обезжиривающим средством, Мануэла наливает жидкость для мытья полов в ведро с водой и окунает туда швабру. После нашего разговора мне понятно, что выбора нет. Придется согласиться. «Буду решать проблемы по мере поступления», – успокаиваю я себя, а внутри все сжимается от тревоги. Сначала надо починить лампу, а там видно будет. Может, к апрелю все разрулится само собой. Кто знает, вдруг тетя к тому моменту сломает шейку бедра.

7. Роза и кольцо

– Вот эта зацветет первой. Смотри, на ней уже бутоны. – Агата показывает на какие-то палки, торчащие из большого вазона. – Это форзиция.

– Меня вообще не волнует, что это. Скажи только, как сделать, чтобы оно дожило до середины апреля.

– Какая ты грубая.

Агата умудрилась выкрасить волосы в цвет своих глаз, небесно-голубой, накрасила губы фиолетовой помадой, а ногти – изумрудным лаком. Не стану перечислять, каких цветов ее одежда и туфли. Скажу только, что по сравнению с Агатой радужный флаг покажется черно-белым. Но ей идет такая цветовая мешанина: она худая, но крепкая, сильная и с длинными ресницами.

Она пришла около одиннадцати утра, как раз через полчаса после того, как тетя Розальба и Жюльен покинули квартиру вместе с несчастной Тиффани. Я сложила осколки в коробку с величайшей осторожностью, словно мощи какого-нибудь чудотворца, и напихала туда побольше скомканной бумаги, с ужасом думая о том, что если от какого-нибудь осколка отобьется еще кусок, тогда даже Трапезунда не поможет. Тетя унесла лампу с таким жестоким безразличием, что я даже представила, как драгоценная коробка трясется в багажнике ее старой машины, которая об амортизаторах даже не слышала… Ну да что теперь об этом думать, я сделала все, что могла, остается довериться карме. Если, конечно, она у меня есть.

Ничуть не смущенная моим полным безразличием к предмету, Агата продолжает называть одно растение за другим.

– Эта роза цветет невероятно красиво, она называется роза Бэнкса… Довольно жестоко держать ее пленницей на террасе. Так и тянет освободить и унести отсюда.

– Слушай, – тут же перебиваю я, – у меня и так куча проблем из-за разбитой лампы. Если ты утащишь розу, меня вообще в тюрягу упекут. Забей на нее. Бери пример с французов, освобождай садовых гномов[4].

Агата пожимает плечами. Когда я рассказала ей о Тиффани, она выдала: «Подумаешь, какая-то лампа». Для нее важно только то, что живет, рождается, меняется и умирает. До вещей ей нет никакого дела. Поэтому она с непостижимой нежностью склоняется над сухими палками в горшке и говорит:

– Смотри, вот этот куст тоже скоро зацветет. Это хеномелес, его еще называют японской айвой. Тебе повезло, цветы будут красными. Розовые считаются не такими аристократичными.

Агата показывает мне камелию, а потом снимает с лимонного дерева прозрачную ткань вроде всем известной плащаницы, чтобы проверить, как оно там.

– Лимонов будет навалом.