Завтрашний царь. Том 1

Те, кому он мог доверять, на кого мог опереться, остались с молодым Вейлином под Громовым Седлом. На него смотрели дети предавших царевича Гайдияра. Младшая родня варнаков Пропадихи, прибившихся к былым врагам. Хищная стая, чуткая на добычу и на опасность.

В голове тоненько зазвенело, под ногой дрогнула утлая жёрдочка сквозь пустоту. Югвейн придал голосу спокойную властность:

– Грамотку мне сюда.

– Нету грамотки, – ответил медленный голос. – Только стрелы нагие.

Югвейн увидел два древка. Одно простое, другое с боярским красным пером. Два железка в чёрной ржавчине крови. Воган зря возится с пуговками, застёгивая парчовый кафтан. Не будет важных поклонов, не будет ряда и уговора. Только сдача на милость. И помилует Сеггар не всех.

Седмицу назад молодые кайденичи едва не дрались за право пойти с Вейлином на перевал. Ныне везение показывало изнанку. Искавшие добычи и славы затравленно озирались, щерили зубы. Сидевшие дома смотрели повеселей, на что-то надеялись.

Югвейн спросил:

– Что за воротами?

– Стоят, – сказали ему. – Ждут.

– Кто, много ли?

– Неуступ в силах. Чувары с теми… недобитками. Дикомыты ещё.

По двору залетал ветерок. Правобережники были худшей из казней. С Сеггаром хоть говорить можно, а эти ж дикари. Людской речи не разумеют, обхождением воинским не горазды. Всех доберут, кто избегнет Неуступова косаря. И будут плясать, размахивая чёрными ножами, узоры на рожах тёплой кровью малюя…

– Чего ждут-то?

– Голов наших повинных.

– Ещё постоят да к стенам приступят.

– А у нас про них луки снаряжены! – кукарекнул молодой, храбрый не по уму.

Его нагнули подзатыльником, озлобленно сбили наземь. Югвейн понял: надо что-то быстро сказать, сделать, осёдлывая бурун, крутившийся во дворе.

Не успел.

Сзади, дёргая последнюю пуговку, явил себя Воган. Ох как не вовремя! Старый Гволкхмэй одним словом взнуздал бы лихих молодцов. Вейлин сорвал бы голос, навязывая свою волю. Воган был научен только просить. Не веяло от него ни властью, ни силой. Ему досталось лишь имя. Да и то…

Могло выручить.

Могло сгубить.

Гадать некогда, мгновение требовало дел.

– Справу убитого витязя мне сюда, – начал распоряжаться Югвейн. – Ты! Голову в платы узорочные закутаешь, на щит боярский возложишь. Ты! Отворяй сундуки, неси знамя, чтобы…

Сокольники не сдвинулись с места. Когда стоишь пятками на углях, ничто не указ. Ни привычка повиноваться, ни честь господина.

– Неуступ месть мстить припожаловал.

– Златом-серебром кланяться без толку, не возьмёт.

Югвейн едва узнавал знакомые голоса, вместо людей говорили гогоны, смотревшие из дверных щелей по кругу. Мёртвые лошади, волки и росомахи. Набитые кречеты в великих уборах.

– Зачинщиков головами выдать.

– Э! Перстом-то не тычь!

– Кайдены нами владели.

– Их вина вольная, наша невольная.

– Повинных голов хотят? Будут им повинные головы…

– Кайдена выдадим! За него нам простится!

– Имай сына чернавкина, проклятого семени отпрыска!

– Умел за высоким столом без правды сидеть, умей и за всех по правде ответить!

– Не сидел я за высоким столом, – попятился Воган. – Не сидел!

При поясе болтался кинжальчик, руки что-то искали у парчового ворота. Югвейн шагнул на ступеньку, плечом прикрывая юнца. Не присоветовал убежать, затвориться в опочивальне… без толку, только муки продлять. Улыбнулся через плечо:

– Твой род хорошо кормил моих предков, славный Кайден.

Всё однажды случается в последний раз. Последний скрип двери, последняя боль, последний взгляд. Одна жизнь кончается нагло, врасплох, от шальной стрелы, от припадка, от лютой невстречи. Другая – с оттягом и переплясами, глаза в глаза со смерётушкой. Югвейн жил последние мгновения и отчётливо понимал это.

Бегство с Громового Седла, приправленное давним соромом Пропадихи, наконец-то перестало жечь душу.

Югвейн вручил себя Владычице и подумал, что одного-двух из этих чужих он точно положит прежде, чем положат его.

Облак позже клялся, будто слышал крики и шум, донёсшиеся из крепости… Может, вправду слышал, у гусляров уши не как у прочих людей.

Ожидание не затянулось…

Спустя малое время заскрипели, отворяясь, ворота.

Крепость сдавалась.

Гуляй и иные, кто был настолько же зорок, сразу стали плеваться.

Храбрые сокольники выпустили вперёд баб.

Знать, слишком жутко было выходить безоружными, уповая на скудное милосердие Неуступа. Вот только ждать, пока он железным кулаком стукнет в ворота, было ещё страшней.

Ильгра зло зашипела, убирая топорики. Эх, не судьба!

Молодые чернавки, зарёванные, от ужаса нетвёрдые на ногах, с низкими поклонами поднесли Сеггару два больших блюда. Оба накрытые узорчатыми завесами, впопыхах сорванными со стен пиршественной палаты.

На первом под расшитой тканью бугрились три холмика.

На втором – только один.

Сеггар понял, вздохнул, кивнул Хонке: вскрывай.

При виде склонённого копья у чернавок вовсе подломились колени, но длинное железко лишь сдёрнуло первое покрывало.