Завтрашний царь. Том 2

– На четыре ветра тебе, дедушка… – вежливо начал Верешко и осёкся. Двор за калиткой всегда был опрятно огоен, прямо стыд в грязной обуви заходить. Сейчас там словно камышнички разбойные побывали. Щепки всюду, опилки, а натоптали-то, натоптали! – Дединька, – испугался Верешко, – да нешто вас обнесли?

– И так можно сказать, – проскрипел согбенный привратник и отмахнулся. Тошно, мол, не до расспросов твоих.

Оробевший Верешко снял корзину с тележки, понёс в дом.

Внутри царил почти такой же разгром, что и во дворе. Где-то сочилась влага, тяжело, уверенно шлёпали капли. Грамотник Варакса кутался в толстую уличную свиту, потерянно сидя у подножия лестницы. Лестница на второй кров была неширокая, витая, доброго дерева. Резные балясины косо торчали наружу, выломанные из гнёзд.

«Плотники, – вспомнились Верешку тёмные речи сплетниц. – С черёдниками… Почему?!»

Он поставил корзину и взбежал наверх, впервые без приглашения.

Вот как так получается, что первая и самая отчаянная догадка всегда оказывается верной?..

Сокровенная ремесленная, где Варакса обретал слова, чтобы записать на листах, а Верешко их постигал, всё увереннее читая, – лишилась светлого ока. Его выкорчевали вместе с рамой, дубовыми ставнями и рычажком о серебряной голове. Завернули в мякоть и бережно унесли… покалечив изящную лесенку, не вместившую тяжёлой и громоздкой поклажи. Прикрыли ослепшую глазницу грубым деревянным щитом. Из неплотно пригнанных краёв точились слёзы. Сырость ползла по стенам, собиралась лужицей на полу…

Верешка взяла дрожь. Точно как в день, когда из Малютиной ремесленной пропали кугиклы и забрали с собой чудесные песни. Он повернулся и молча сошёл вниз.

– Сказали, открылось, что из дворца без совести взято, – тихо пояснил Варакса. – Вернуть надобно… Обещали, придут потом… всё поправят…

Лязг ножниц

Шегардайцы привыкли взывать к Морскому Хозяину в сумерках или ночью. Это оттого, что подводные чертоги суть преддверие Исподнего мира, чьи врата распахиваются по завершении дня. А ещё это память о временах, теперь уже почти баснословных, когда Воркун вправду был морем. Когда он измерялся не последним живым плёсом, жмущимся к теплу зеленцов, но десятками грозных вёрст. Когда имеющие ухо для голосов пучины – шли в кормщики, а имеющие уста, чтобы говорить с нею, – становились жрецами. Когда… эх!

В те предивные времена свайный храм служил маяком.

Сегодня ревуны и свистки, дававшие голос храмовым кипунам, пели особенно чисто и радостно, а тёмный плёс обратился звёздной россыпью, отражая плывущие огоньки. Сегодня не просто благословят сойму для молодого правителя. Сегодня частицы огня, привезённые верными, взойдут на вершину храмовой башни. Сольются в единое путеводное пламя – и будут негасимо светить, указуя дорогу царевичу в родительский город.

И кому какое дело, что Эдаргович въедет в город санным путём. Да ещё совсем с другой стороны.

В Шегардае воды больше, чем суши. Оттого телега или сани найдутся не в каждом дворе, зато лодчонка какая-никакая – пожалуй. Воргу в три гребка пересечь всяко проще, чем через три моста обегать.

Лодка шегардайцу – работница и кормилица, а ещё – душевная радость. Иному – вовсе кичливая гордость.

Достаточный человек в гости выехал – соседям завидки спать не дают. Требуют назавтра же переплюнуть, перещеголять.

Оттого, когда выдаётся большой сословный выход или храмовый праздник, глаза врозь от красы-басы, богатства и ревности!

Сегодня достаточные шегардайцы, у кого болочки на карбасах были обиты не рядном, а коврами, степенно шествовали через Воркун. Простой народишко лупил глаза с берега. Смех и грех! Люди побогаче теснились на Ломаном мосту, а Ойдригов Опин, строившийся как роскошное гульбище, вместил неимущих. Даже некоторых рабов.

В северном конце длинного, продутого сырым ветром прибрежного хода, под зажжённым светочем, нашлось место лохматому хромому кощею. Свободные часто гнушаются стоять рядом с рабами, но калеку не гнали. Мгла был забавен, примелькался на улицах. Да и свистульки делал отличные.

– Милует тебя хозяин, кощеюшко! Ишь, даже праздник посмотреть отпустил.

– Этому рабу… ещё в Дикий Кут… за кугой…

– В ночь-то? Да что ты там разглядишь?

Мгла показывал маленький свечной фонарик, тыкал в сторону храма, где должно было взвиться мощное пламя. Дескать, уж что-то да разгляжу. Сам щурился через плёс, на западный берег, на устье одной ворги. Когда оттуда вышла нарядная лодка, помнившая купца Радибора, Мгла бочком придвинулся к самому светочу. Не у него одного глаза были острые. Он знал: с воды его непременно заметят.

Крутятся веретёна судьбы.

Заполняются нитями.

Божественная рука поднимает острые ножницы…