Завтрашний царь. Том 2

– Это моя песня, – вздохнул Кербога. – Я сложил её много лет назад, благодарствуя… одному человеку. Но я, на ту пору отлучённый от струн, преподнёс своему заступнику лишь слова. Кто дал им столь дивную голосницу, хотел бы я знать?

Слово, сказанное в урочный час

Скоморошня стояла занавешенная. На подвыси довершались последние приготовления. Сквозь рогожные пелены неслись боязливые мальчишеские голоса, нытьё девочки. Вот-вот не сдержится, заревёт в голос!

Светел временами слышал эти пугающие звуки, временами не слышал. У самого сохло во рту, мерещились жестяные латы, чужой кафтан, рваная гуня… Светел сидел перед подвысью на раскладной скамеечке, громко и весело играя в Кербогины гусли. Вёл наигрыши один за другим, меняя через три круга. Гусли были праворукие, не чета погибшим Пернатым. Светел едва успел к ним привыкнуть. Сейчас он ошибётся и всё испортит. Прямо сейчас. Пальцы провалятся между струн. Вовсе не на те струны скакнут…

В трёх шагах сидел дед Гудим. Вот кто, наторев за долгую жизнь, никакого страха не ведал! Старик держал на коленях звонкий андархский уд, пальцы порхали с лада на лад, поспевая раскрашивать голосницы летучими переборами. Как в пляске, когда один выступает чинно и важно, другой – несётся кругами, закладывает коленца. Доведись поменяться, Светел не справился бы.

«Думал, что-то умею. На самом деле ни приёмов, ни хваток… руки-сковородники… завтра в ножки поклонюсь: учи крепче, дедушка. Срам, уда не знаю…»

Гудим то и дело вскакивал, на радость позорянам, размашисто шагал, оставаясь на месте. Изворцы смеялись, детвора пробовала подражать, спотыкалась. Скоморошьи ноги не отродейные, они трудом наживаются. Гудим весело кланялся, хватал то зубанку, то свирель, то маленький бубен.

«…И на варгане, и на дудочке… и в бубен правильно бить…»

Качался плетёный канат, переброшенный с воза на воз. Над головами игрецов разгуливала по воздуху, плясала девка Лаука. Широкие расписные штаны, парчовая душегрея, кисейные рукава! Как вышла – воздержники среди позорян стали было плеваться, но площади никто не покинул. На то праздник, чтобы отрицать каждодневные дозволения и запреты. Да и жаль было насиженных мест. Кербога сулил представление о древних царях, а много ли разглядишь потом из-за спин?

Лаука садилась, спускала ножку и вскакивала. Вертелась и гнулась, прыгала в обруч. Выделывала на тонкой ниточке, что не всякий исполнит на земной тверди. Парни пялили глаза, девки дулись, завидовали. Светел уже мечтал когда-нибудь так же пройти по канату или узенькой жерди. «Другие могут, а я?»

Наконец перед подвысью явил себя Кербога с большим бубном в руках. Воздел колотушку – раз, другой, третий. Гулкие, пробирающие удары властно и уверенно раскатились над толпой позорян.

Канатная плясунья раскачалась, вспорхнула, перевернулась, слетела. Игрецы опустили вагуды, поклонились народу и убежали.

– Узрите, люди добрые, представление в лицах! – провозгласил скоморох. – Узрите глумилище презабавное, печальное и высокое! О древних царях, о чести праведных, о послушании сыновей!

Дед Гудим, успевший спрятаться за скоморошней, протрубил в рог. Глухой зык пришёл как будто издалека. Не то с бедовников, не то из баснословных славных времён… Светел с парнем из местных взялись за верёвки. Поехали в стороны латаные рогожи, открыв позорянам для любования задник. Над пустой подвысью зазеленели поле и лес, выгнулось глубокое небо с краешком солнца. Вблизи показались деревенские избы, у окоёма – гордая крепость с башнями и подъёмным мостом.

Люди зашумели, стали жадно указывать, вспоминать, спорить.

Кербога немного обождал – и по взмаху его руки на подвысь выскочили двое храбрых мальчишек. Один в нарядном, ярком кафтанчике, другой в сером заплатнике. У первого из-под колпачка топорщилась золотая солома, у второго – свои русые пряди. Лишь одинаково пылали щёки, разожжённые боязнью, волнением, петушиной отвагой.

Кербога встал с краю, принялся громко, нараспев говорить:

Царевич, мальчик в рубашонке,
На чёрный двор ходил играть.
Он вишни крал с другим мальчонкой,
Чья в портомойне гнулась мать.

Ребята, озираясь, промчались через подвысь, тотчас прянули обратно, неся большую корзину. Чуть не проскочили серёдку, спохватились, побежали на одном месте, пригибаясь и прыгая. Гудим так же медленно выбежал следом, перехватил сорванцов, замахнулся веником.

Кербога продолжал:

В те годы взрослые сурово
Рядили с шалыми детьми.
Царевич был наказан словом.
Сын прачки – выпорот плетьми.

Гудим увёл пойманных мальчишек долой с глаз. Им на смену выплыла девочка, та, что со страху едва не плакала за рогожами. На плече красовалась коса, пухлая от мочала, за опояской торчала рогулька с куделью, малышка привычно сучила нить и не поднимала глаз, выступала скромницей.