В Изворе были девочки краше, но тех от Кербоги попрятали. Ещё не хватало чужое лицо принимать! Почти ворожба, а уж сраму – до старости не оберёшься! Кербога отчаялся, уламывая суровых отцов. Наконец, притомившись спорить с бывшим жрецом, кто-то вытолкнул к нему зарёванную падчерицу: эту не жалко.
«Ступай, будто гусей на пруд вывела», – наставлял Кербога. Когда отзвучали слова сказа, девчушка остановилась, обиженно склонила головку. Заранее подученные позоряне стали кричать:
– Как так?
– А про любовь молодую хотим!
– Про девку-славёнушку!
Кербога развёл руками и оказал снисхождение:
Вновь вылетели мальчишки, завертелись кругом девочки. Войдя во вкус, принялись соперничать, на любки толкаться плечами. У златокудрого висели на груди гусельки, он в них бренчал, но людям слышны были мощные, ноские гусли Светела из-за рогожи. Второй отрок размахивал берестяной дудкой, забывая подносить к губам. Вместо сына прачки задорно и весело играл дед Гудим.
Девочка выступала павушкой, оборачивалась к одному и к другому.
Все трое, забыв недавнюю робость, окрутничали – душа нараспашку!
Совсем как когда-то братья Опёнки…
Юнцы убрались с подвыси, отплясывая во весь дух.
Мальчишки очень не хотели покидать представление, Кербога улестил их лишь обещанием битвы.
Детей стремительно переодевали за вздержкой.
Светел сунул гусли Гудиму, сам быстро вытянул новый задник – кровавые пламена, стелющиеся на ветру. Поверх всплыла прореженная рогожа, явила скопление бегущих теней. Мечи, островерхие шлемы, грозные копья…
«Злыми племенами» рядиться никто не хотел. Пришлось уговаривать и сулить: сыграйте как надо – назавтра глумилище повторят и два войска поменяют местами.
Дети снова выскочили на подвысь, но кто б их узнал! Встрёпанные оборвыши, потерянные, обречённые… Девочка старательно споткнулась, упала… Страшно прокричала труба. Из-за вздержки с рыком и гиком рванулись хищные нелюди. Звериные шкуры, мочальные космы! Личины с красными пастями, с огромными кривыми зубами!
Позоряне ахнули, отшатнулись.
Нелюди настигли детей, изготовили жестокие копья…
Снова прокричала труба. На сей раз – светло и отчаянно, призывая на подвиг. Из-за противоположной вздержки шагнуло геройское воинство. Царевич в сверкающих жестяных латах, под знаменем со вздыбленным конём Андархайны. Сын прачки в верёвочной кольчуге. Ополчане в добрых крашеных портах, с копьями.
Среди позорян переглянулись четверо захожней: «А витязь-то ряженый!»
Голос Кербоги гремел набатом:
Этот бой Светел разучивал с парнями до изнеможения. Превозмогал себя, заносил деревянный меч порожним движением, лишь бы гляделось красиво и знаменито.
Светел простёр длань. Сын прачки устремился в гущу врагов.
Его сшибли с ног… принялись рубить и колоть…
Позоряне завопили от ужаса. Люди вскакивали – спасать родича!
По деревне залаяли дворовые псы.
Светел со своими рванулся вперёд! Нелюди пытались отбиваться, но велика и победна доблесть андархов! Войско царевича всех разметало. Светел догнал главного супостата, торжественно одолел в красивом медлительном поединке – и сверг в западню под ликование позорян.
Четверо в волчьих куколях вновь усмешливо переглянулись. Теперь они знали про окрутного витязя всё, что им требовалось.
Труба серебряным голосом воспела ратную честь.
Сын прачки лежал на поле брани бездвижный и одинокий. Светел подбежал к нему, склонился, приподнял… Героя понесли прочь на щите.
Позоряне ответили стонами, заплакали бабы.
Уплывая за рогожную вздержку, сын прачки вскинул руку – дескать, не кручиньтесь, живой!
Кербога повёл сказ дальше: