Зазаборный роман (СИ)

Дали пятнадцать. В трюме я вновь с Шурыгой столкнулся, тесен мир в зоне. Сначала ничего, все нормально было, первые дни сидели спокойно, и ведь, когда в зону пришел, сразу за Шурыгу Пашу подузнал, подспросил, что, мол, это за чудо такое, Паша? Вот и рассказали мне простую зековскую историю. Шурыга прежним сроком на семерке сидел, здесь же, в Омске, был блатным и проиграл немного денег. И не отдал в оговоренные сроки. Поступил не по-дворянски. Резать-трахать не стали, подождали немного, Паша напрягся и вернул долг чести. Но… но сроки прошли! И стал Шурыга фуфлыжником, фуфло двинул. Из блатных, из дворян, конечно выгнали. Вот Шурыга этим сроком и не блатовал, жил мужиком, даже работал… На меня, встретив в зоне, пытался шипеть что-то. И когда мне надоело, я ему прямо сказал — мол, лихо ты стиры на семерке задвигал, только шум стоял! И Паша отвял и перестал меня замечать.

Так вот, первые дни в трюме было все мирно и нормально. Потом втемяшилось в голову жуликам пол помыть, а чертей в хате нет, и жулики на меня глаз положили. Мужик-то я один был в хате. Ну не считая Шурыги. Значит, по неписаным лагерным законам, мне и мыть. Хотя будь в хате авторитетный жулик, никогда бы он не стал мужика ломать, черта из него делать. Вместе бы с мужиком и помыл бы, только мужику работы побольше да погрязней. Ведь черт не тот, кто пол моет, а тот, кто оборотки дать не может, кого заставили…

И Шурыга туда же, мол, да, грязновато в хате, Профессор и помоет. Тут я не выдержал и говорю, мол, в хате есть и похуже меня. Мужик — это ведь не оскорбительное звание, а есть в хате и фуфлыжник. Шурыга сник, а блатные взвились:

— Ты че буровишь, Профессор?

Рассказал, что знал и клички назвал, кто в зоне подтвердить может. Поверила братва и — Шурыге:

— Может, правда, Паша, пол помоешь, звание у тебя подходящее?

Шурыга на меня волком смотрит, а им так отвечает:

— Я биться буду.

Не трус Шурыга, но и не дурак. С четырьмя биться стал, но стоя спиной к двери. На шум прапор прилетел, ДПНК. Хату раскоцали — что за шум, а драки кет? А драка налицо, на рылах у всех пятерых. Пашу к куму Ямбаторову, на исповедь. Мы ждать стали, не до пола. Тут и возмездие грянуло, жуликов в хаты разные раскидали, меня в одиночку. Там я и отдохнул. По-настоящему. Всей душой.

Тихо. Никого нет. Только я и мои мысли. Там я и начал впервые, самостоятельно писать, не составляя из других книг, романы, там я и начал впервые сюжеты придумывать. И разрабатывать сюжетные линии, монологи и диалоги, описания различные, канвы вести, лежу и пишу. В голове. Потому что не при проклятом царизме сижу, при власти советской, народной. Не полагается в ШИЗО ни бумаги, ни ручки, ни карандаша. Ни тем более чернильниц из белого хлеба с молоком. Там, в первой моей одиночке, на строгаче, и родилась идея написания этой книги. В темной, сырой, узкой камере, с пристегнутыми к стене нарами, маленьким столом, из стены торчащим, а ниже другой торчит, табурет, по-видимому. В углу параша и кран. Лампа тусклая, в нише над дверью, напротив – окно с двумя решетками и сеткой-рабицей. Под окном, в метре от пола, труба-батарея. И все. Хожу, думаю, пишу. И посторонние мысли тоже голову посещают.

Шурыгу я подкусил лихо; информация — главное в зоне, вон Консервбанка повздорил с одним жуликом молодым, тот к власти рвался, в шестом отряде… Узнал Консервбанка про него если не все, то многое, и такую комбинацию прокрутил, что вся зона охнула… Помирился с врагом, поручил ему в виде доверия грев на трюм собирать, купил у одного мужика халвы из посылки и через своего шустряка подбросил в общак, а такие вещи через весы принимают, пошли в хлеборезку, взвесили. А Консервбанка слушок пустил, что, мол, ожидается на днях завоз халвы в ларек, и шныря с ларька подкупил, чтоб такое же базарил. А жулик тот, Серый, халву любил до помрачения… И не удержался, смолотил с чайком, ведь завтра привезут в ларек-магазин, отоварюсь и положу… Не привезли, Консервбанка с жуликами пришел и говорит: давай грев, передаем на трюм… А халвы-то нет… оттрахали жулика, не лезь на трон, не претендуй…