Заземление

Проводила хрюшу к Савику в кабинет и вернулась на кухню к флоре и фауне острова Кэмпбелл, замкнувшегося в мрачном величии природного наследия ЮНЕСКО. Свинка же с ее психологическими проблемами — надо же, и у них есть психика! — была немедленно забыта. И когда та вновь возникла в прихожей, Сима с трудом ее узнала — вошел поросенок, а вышел человек, так преобразило ее страдание. А когда она, с трудом дотянувшись, по очереди промокнула коротенькими рукавами канареечной футболки сначала один, а потом другой глаз и совершенно по-детски шмыгнула носом, Сима бросилась к ней, забыв обо всем, — это самый большой грех, повторял папа, видеть в людях животных: каждый человек — образ и подобие Господа, а если ты этого не видишь, значит, ты ослеплен гордыней.

— Что случилось?..

— Ваш муж сказал мне, что мне голову отрежут и в мусорный бак выбросят…

Она уже открыто всхлипнула, краска потекла с ресниц на нижние веки.

— Как он мог это сказать?.. Это совершенно на него не похоже…

— Мне цыганка нагадала. Что если я буду оказывать эти… сексуальные услуги… То мне отрежут голову и в мусорный бак бросят. Я забыла, а он напомнил.

— Ну-ка, пойдемте на кухню, поговорим. Вам чай или кофе? Или знаете что — пойдемте наверх, там нам никто не помешает. Там квартира моего отца, он священник.

Она хотела этим задать серьезный тон, но не удержалась и от суетной похвальбы:

— Он очень известный священник. Отец Павел Вишневецкий, он раньше часто по телевидению выступал.

— Ой, я его видела, он и у нас на дозе выступал в Доме культуры! Такой красивый мужчина…

Она протянула это так, будто готова была обслужить его бесплатно.

— Как это на дозе?

— На деревообрабатывающем заводе.

Уже на первом пролете испуганная девочка-толстушка снова обратилась в свинку: где-то, оказывается, успела набраться, что сексуальные услуги такая же самая медицинская процедура и в цивилизованных странах проституция разрешается, только она не проститутка. Насколько можно было понять, проституция это профессия, а хрюшка считала себя любительницей. На миг возник соблазн отправить ее в родной свинарник, но как раз в этот миг дверь Лаэрта напомнила ей: не судите, да не судимы будете.

Папочка обставил свой кабинет так, чтобы не оставлять пошляков без слова Божьего — в будничной обстановке оно до них не доходит, а тут темный резной дуб, бронзовые совы — чистый кабинет Фауста, даже дураков настраивает на серьезный лад.

Однако хрюшка показалась разочарованной:

— Ой, он так бедно живет?.. Все такое старое!..

Симу это рассмешило:

— А богато это, по-твоему, как?

— Ну, должно быть много золота, мрамора… Джакузи должно быть, бассейн. Столики должны быть стеклянные…

— Это бы не подошло, отец здесь иногда службы проводит. Молебны.

— Тогда икон мало. И иконы должны быть в золоте.

Она с неодобрением посмотрела на папочкины иконы, с каждой из которых было связано что-то радостное или печальное, и очень истово, с перехлестом перекрестилась. Только не в ту сторону.

— Понятно, в золоте. А ты бываешь в церкви?

— Конечно! — и она снова перекрестилась, на этот раз правильно. — Свечки ставлю за всю родню. Чтоб они на том свете порадовались.

— Так ты веришь в тот свет? Садись, расслабься.

— Чего тут верить — ученые его уже описали. Душа сначала летит через туннель, вроде метро, а потом выныривает, и там свет, травка, виноград, всякое такое…

Она села на готический стул и недовольно поерзала:

— На таком не очень-то расслабишься… А зачем ему такой нож змеей?

— Это малайский крис. Ему часто дарят всякие красивые вещи.

На темном дубе извилистое лезвие смотрелось очень эффектно, чеканная ящерица.

— А чего в нем красивого? На штопор похоже. Ручка деревянная…

— Но это же тропическое дерево!

— И чего?

— А потом, смотри, какая красивая чеканка.

— А, ну да…

— Скажи, пожалуйста, в ад ты веришь? — Сима села за стол напротив; чай-кофе сделались уже неуместными; она и папочкину камилавку отодвинула подальше.

— Ну, может, тех, кто убивал, воровал — тех, может, куда-то и отправляют, но нормальных-то людей за что в ад, мы ничего такого плохого не делаем.

— А сексуальные услуги — в этом, по-твоему, ничего плохого нет?

— Чего плохого — мне платят, я обслуживаю. Им нравится. Правда, денег толком никогда нет. Понимаешь, вот есть такие девчонки, им дают много денег, а мне почему-то не хотят давать. Хотя я и делаю все очень хорошо, всем нравится, бывают такие, кто повторно, там, просят что-то сделать — а все равно не хотят мне много денег давать. Я не знаю, почему. Может, я как-то отталкивающе… вид у меня внешний… Не знаю. Хотя им со мной хорошо в постели. А как денег — так нет. Может, из-за ожогов? Как думаешь?

Перешла на «ты», значит, доверяет.

— А где у тебя ожоги? Я не заметила.

Протянула через темный дубовый стол маленькие глянцевые кисти с накладными белыми ногтями:

— Видишь? Раньше вообще были фиолетовые. А на ногах еще хуже. А то бы я, может, в массажный кабинет могла устроиться.

— А ты знаешь, мой отец тебя именно по рукам и запомнил. Когда выступал на дозе. Ты в каком ряду сидела?

— В третьем.