Заземление

Савик выговаривал это с таким трудом, и лицо у него было такое мертвое, что она перепугалась еще и за него. Выпей валерьянки, полежи, успокойся, — но Савик тут же взял себя в руки:

— Сейчас я заземлюсь, я себе снова вдолблю: никаких норм нет, не все ли равно, кто какие слизистые оболочки употребля…

И вдруг страшно и хрипло разрыдался и бросился вон.

— Савик, Савик, — кинулась она за ним, но он гневно махнув рукой назад, типа отстань, скрылся в ванной.

И тут же зашумела вода. Замаскировался. Ведь прапорщики не плачут.

Вышел, однако, быстро с красными, но сухими глазами и каплями только в бороде.

— Так. Первым делом посылаем всех отцов… — куда посылаем, он выразил вполне по-солдатски, и она поняла, что в боевых условиях женщинам следует вести себя поскромнее. — Мы сами отцы. Почта у тебя открыта?

Он подсел к ее кухонному компу так уверенно, что она даже не решилась сесть рядом, застыла за его спиной.

«Прмвет, Дима, это отец, — набарабанил он. — Мне мама все сквзала, и я очень рад, что ты можкшь больше не прчтаться от нас. Пркжде всего ты долзен знать: мы с тобой, а на вскх оствльных мозешь забить. Нитко не имеет првва уквзывать другим, крго им любить и кого не любить».

Она замерла в ожидании ответа, который, к счастью, пришел тут же. Она впилась в экран, ожидая чего-то страшного, и даже не сразу поняла, что там написано — так перескакивали глаза, как будто старались выловить что-то скрытое.

«Ну да, конечно, никто не имеет. Только почему ты сейчас об этом заговорил? И что с дедушкой?»

Но ей в эту минуту было даже и не до дедушки. Мир исчез, остались только буквы на экране.

«Пояему сейчас? Мама мне трлько что сквзала, что ты не лбишь зенщин. А делушка исчеж, но я подожоеваю, что цшел в какой-нибуль скит или стоанствоаать, как отеу Сергий. Идет позыск, налеюсь, все оазъяснится».

«Почему только женщин, я весь современный мир не люблю. Я тоже от него и ушел, как дедушка, у меня здесь свой скит. Уж очень мне противен мир, который вместо труда, вместо подвига воспевает потреблятство. А женщины мне противны только те, которые приняли эту роль. Роль предмета потребления. А здесь я вижу подлинную жизнь, трудную, но настоящую. И женщины здесь наши друзья в первую очередь по общему делу. И только во вторую по общей постели. Я сейчас дружу с потрясающей шотландкой. Но вы сами ее увидите. Когда закончится сезон, мы собираемся слетать сначала в Питер, а потом в Шотландию. Слушай, дедушкой вы меня потрясли».

«Сдушай, как ты меня обрадовал! Но ищвини, я все-такм потчи врач: ты с ней спищь? С шотдандкой?»

«Ну да. Но мне не хотелось бы это обсуждать. Про дедушку, пожалуйста, держите в курсе. А то я просто в шоке».

«Булем держать. И не нажо обсужлать. Просто я читал, что в субвнтарктических усдовиях… В оьщем, ерунда, забдь, сецчас мнрго всякого бреда печптают. А кое-кто и сам всякий бреж выдумывает».

Савик выразительно оглянулся на нее, чтобы убедиться, что она прочла последнюю фразу, поднес кулак ко лбу, чтобы постучать по нему костяшками, но великодушно удержался и добарабанил по клавиатуре: «До встпечи! Очень здем и тебя, и твою шртланлку! Передай, что мы щаранее ее оюбим. А дедушкой мы щанимаемся, отчаиааться еше рано».

Отправил и повернулся к Симе, глядя в сторону, чтобы скрыть увлажнившиеся глаза:

— Какого хорошего парня мы воспитали!

Дедушкино влияние, хотела сказать она, но решила не злить Савика в высокую минуту.

— Надо попросить, чтобы он ее фото прислал. Интересно, красивая она или нет?

— Ну, он и сам не красавец… В меня, к сожалению, пошел.

— А чем ты плох? Сразу видно, настоящий мужик. Ломоносов.

Сил волноваться уже не было. Надо было расслабиться и получить удовольствие от передышки.

Зато назавтра она чуть не подпрыгнула в постели, получив звонок с неизвестного номера, — хорошо, Савик уже встал.

— Это Кончита! — кричал плачущий женский голос. — Ты меня помнишь?! Ты мне вчера сказала, что мне будут знаки, ну, что если снаряд как бы два раза рядом упал, то следующая буду типа я, помнишь?!.

— А, ну да, ну да… И что?

— Прикинь: упал два раза! Ты меня слышишь?!

— Да, слышу, слышу.

Она хотела сказать, что еще не умывалась, но бедная шлюшка была в такой истерике, что язык не повернулся ее отшить. Однако даже истерика не мешала ей утопать в ненужных мерзких подробностях. Но Сима все равно в них вслушивалась с каким-то болезненным любопытством, словно желая проверить, имеется ли дно у этой безмозглости.