Зазеркалье

«Не останавливайся. Продолжай двигаться. Ты обещала Тесаку».

– Возвращайся скорей, – пробормотала Алиса. А может, и не пробормотала. Может, просто вообразила, что произнесла это вслух.

Вокруг был только снег. Ничего, кроме снега – ни деревьев, ни камней, ни тропы, ни неба, ни земли, лишь снег, и холод, и еле плетущиеся ноги, уже не отрывающиеся от земли, а только волочащиеся по ней, преодолевающие от силы пару дюймов зараз, точно змеи, – только вот следов за собой Алиса не оставляла.

«Как же Тесак найдет меня, если нет следов?»

– Глупая, он придет не сзади, а спереди, – сказала себе Алиса, клацнув зубами.

Она больше не чувствовала щек. И голос звучал как будто с вершины далекой-далекой горы, а не шел из ее собственной груди.

Алиса давно проголодалась, но боялась остановиться даже на секунду, чтобы достать что-нибудь из заплечного мешка. Пальцы уже совсем не сгибались, и она сомневалась, что сумеет ухватить хоть что-то.

Ей было так холодно. Никогда ей не было так холодно, даже в замке Белой королевы. Мозг стал вялым, и тело тоже. Алиса даже не была уверена, продолжает ли хоть сколько-нибудь продвигаться. Возможно, она ходила кругами. Кто знает.

Наконец тело решило, что с него достаточно. Ноги сами собой прекратили бесконечное шарканье – и мигом оцепенели. Алиса упала лицом в снег.

Снег накрыл ее всю, укутал как одеялом, и ей стало почти тепло.

«Ты обещала Тесаку, что не станешь останавливаться».

«Но я просто хочу немного отдохнуть».

«Ты обещала».

Алиса попыталась оттолкнуться от снега, подняться на ноги, но руки лишь глубоко провалились в свежий сугроб.

«Ты должна встать. Ты должна двигаться или умрешь прямо здесь, и что тогда скажет Тесак?»

Когда она рухнула, мешки упали по разные стороны тела, лямки их скрутились и перепутались. Подняться с этим неудобным грузом не удалось бы, но и поправить мешки одеревеневшими руками не получалось. Снег засыпал голову Алисы, которая мелко и судорожно подергивалась, воображая, будто эти жалкие движения приведут к тому, что она встанет и продолжит шагать. Но если она в чем и преуспела, так это в сотворении весьма уродливого снежного ангела.

Алиса засмеялась. Она понимала, что смех этот – смех безумия, смех мертвеца, но остановиться не могла. Сейчас она умрет, погребенная под снегом. После всего, что произошло – после Кролика, и психушки, и Гусеницы, и Моржа, и Бармаглота, после всех опасностей пустоши и великанов, хотевших ее съесть, после победы над волшебниками, обладавшими такой силой и злобой, каких у нее никогда не было и быть не могло, – она умрет среди метели, в одиночестве, далеко-далеко от дома.

«Извини, Тесак», – подумала Алиса, потому что рот ее все еще смеялся; губы оставались единственной частью тела, способной шевелиться.

Чуть погодя Алисе стало казаться, что она слышит другой смех – радостный, заливистый смех играющего на улице ребенка.

«Но этого не может быть. Никакой ребенок тут бы не выжил».

И все же она заставила себя сжать губы, что не слишком помогло, поскольку смеяться-то она перестала, но зубы продолжали стучать: словно булыжники перекатывались внутри черепа. Но тот, другой смех, продолжал звучать, даже когда смех Алисы оборвался. Он даже стал ближе, чем секунду назад.

Алиса чуть приподняла голову и несколько раз моргнула. Сначала она продолжала видеть снег, летящий в лицо, жалящий глаза и заставляющий их слезиться, но постепенно сквозь пургу проступил четкий силуэт.

Это был мальчик.

Смеющийся мальчик.

Он стоял всего в нескольких шагах от нее. Сначала Алиса подумала, что на самом деле там никого нет, ведь мальчик был очень бледен и практически сливался со снегом. Его волосы, короткие, белые, выглядели такими тонкими, что больше напоминали пушок утенка, чем человеческие волосы. А кожа казалась такой прозрачной, что на подбородке явственно проступали голубоватые ве́нки.

Алиса не представляла, сколько ему может быть лет, но в школу, пожалуй, мальчик еще не ходил. Щеки пока не утратили младенческой округлости, однако тело выглядело стройным и крепким.

Снег мальчика явно не беспокоил. На плечах его белел плащ с блестящими серебряными застежками, но ветер и колючие кристаллы словно бы огибали ребенка, снежинки не оседали ни на его пушистых волосах, ни на прозрачных ушных раковинах, ни на белых-белых ресницах.

Но и это было не самым странным. Самыми странными были его глаза – розовато-красные, оттенка столь необычного, что Алиса даже решила, будто ей померещилось. Глаза эти словно парили в воздухе, отдельно от бледного лица, теряющегося на бледном же фоне.

И эти розовато-красные глаза смеялись над ней, его очень розовый рот смеялся над ней, и унизительный смех этого странного ребенка, наблюдающего, как она подыхает в снегу, подстегнул Алису, как не смогло бы подстегнуть ничто другое.

Она поднялась, встала на ноги – даже не представляя, как ей это удалось, поскольку конечностей своих она совершенно не чувствовала и не удивилась бы, обнаружив, что одна из ног осталась лежать в сугробе, – и уставилась на мальчишку.