Зазеркалье

«Нет, лужа, пожалуй, это слишком, – подумала она, переходя ко второй двери. – Очень, наверное, неприятно превращать кого-то в лужу, чтобы все его мягкие внутренности и жесткие кости расплылись вязким месивом… Очень, очень неаппетитным».

То, что она волшебница, не доставляло Алисе радости, скорее приносило ей немало горя, ведь многие желали так или иначе заполучить ее силу. А она все еще не представляла, как заставить эту силу работать должным образом. В основном она творила всякие мелочи (хотя Бармаглот, конечно, не мелочь) простым желанием.

Что Алисе требовалось, так это найти учителя, который помог бы ей отыскать внутренний источник магии и подчинить его своей воле. Но все волшебники, которых она встречала до сих пор, были безумны, или порочны, или и то и другое разом и совершенно не подходили на роль наставника.

Она прижала ухо ко второй двери, на вид точь-в-точь такой же, как первая, только ручка у нее была серебряной, а не медной. Интересно, значит ли это что-нибудь, указывает ли на какие-то тайные чары или намекает на то, что может быть с той стороны? А может, ручка другая лишь потому, что медной не нашлось?

Сначала Алисе показалось, что и за этой дверью ничего нет, но потом она уловила какой-то слабый-слабый звук, шорох или шелест – такой звук раздается, когда папа листает газету за завтраком или мама расправляет нижние юбки.

Она уже много лет не думала о своих родителях вот так, просто, без горечи, и оттого даже застыла на миг, мысленно увидев себя, счастливую, улыбающуюся, намазывающую на ломтик поджаренного хлеба большущую ложку извлеченного из банки джема.

Шорох стал громче, словно приблизившись к двери, и в воображении Алисы возник гигантский мотылек с прозрачными крыльями, порхающий там, в комнате. Возможно, он вытянул сейчас свои усики и прижал их к створке, пытаясь уловить, не подслушивает ли кто-нибудь любопытный с той стороны.

Шорох прекратился.

Алиса понимала, что ей следует отступить, но продолжала напряженно вслушиваться, пытаясь определить, каков же источник этого звука.

За дверью раздалось шипение – протяжное, с присвистом, какое не издать ни крыльям мотылька, ни перевернутому газетному листу, ни накрахмаленной юбке. То был сигнал тревоги, а может, радостный вопль хищника, почуявшего добычу.

Алиса не стала ждать, кто появится из комнаты. С неистово колотящимся сердцем она бросилась к самой дальней двери.

«Я хочу стать невидимой, хочу, чтобы ты меня не заметил».

Дверь за ее спиной открылась. Она поняла это не потому, что что-то услышала, и не потому, что потянуло сквозняком. Она просто ощутила сзади чье-то присутствие, ощутила, как кто-то вглядывается в коридор голодными глазами.

Вновь раздалось шипение, и мысли Алисы бешено заскакали, толкаясь и спотыкаясь друг о друга.

«Я хочу стать невидимой, хочу, чтобы ты меня не заметил, не услышал, не почуял, не узнал, что я здесь. Ты ничего не можешь – я стала тенью, бесформенной тенью, – и тебе не поймать меня, тебе никогда не поймать меня…»

Алиса застыла у последней двери. Она могла бы открыть ее, проскользнуть внутрь, и тогда хоть что-то заслонило бы ее от выползшей в коридор твари.

«Ты не видишь меня, не слышишь меня, не чуешь меня, не знаешь, что я здесь…»

Алиса знала, что должна посмотреть. Что она не должна быть перепуганной мышкой – она, бывшая когда-то яростным, устрашающим убийцей.

«Ты заставила Гусеницу заплатить. Помнишь? Помнишь ту девушку, ту, которая без сожалений перерезала ему горло?»

Но сегодняшний сон-воспоминание – сон о маленькой девочке, на которую охотилась белая птица, – все еще цеплялся за края сознания, а вместе с ним не уходила и мысль о той маленькой девочке, которой когда-то была сама Алиса, той златовласой куколке, так мило сидевшей за столом и с таким аппетитом завтракавшей вместе с мамой и папой.

«Ты больше не та маленькая девочка, той девочки больше нет, она всего лишь воспоминание, застывшее в янтаре, а может, и того меньше. Может, ее никогда и не существовало вовсе, но сейчас ты существуешь, ты здесь – и должна спастись.

Ты должна спасти себя».

Алиса повернула голову, медленно-медленно, точно механическая игрушка, у которой кончается завод. Зубы до боли впились в нижнюю губу, дыхание застряло в груди, так что она не могла издать ни звука, даже если бы захотела.

Сначала она увидела лишь белизну – тусклое сияние, как сиял снег снаружи, как сиял бледный мальчик, чей смех привел ее сюда. В голове промелькнуло: «Это просто очень бледный человек, совсем как мальчик, ничего страшного, присмотрись, вреда от этого не будет».