Зазеркалье Петербурга. Путешествие в историю

Моя бабушка прожила в этой квартире всю блокаду. В эвакуацию, в Пермь, где мы жили с мамой, она писала письма, описывая нам все, что происходило в городе, при помощи кода… Бабушка, например, писала: „Маруся упала и очень сильно разбилась на углу Пушкарской и Бармалеевой“. И мы понимали, что речь идет о бомбе, потому что у Ситного рынка „Маруся“ падала несколько раз»[91].

Здесь, в Колобовском доме, провел первые 14 лет жизни, а затем молодость (с 22 до 33 лет) народный артист РСФСР Игорь Дмитриев, называвший себя праправнуком великосветской дамы Анны Шерер из «Войны и мира». Он выходил из своей 8-комнатной коммуналки на работу в театр Комиссаржевской, где играл своих «предков» – аристократов, или в «Ленфильм», где утонченная статная внешность обеспечила его десятками ролей графов, баронов и других героев «голубых кровей», на которые в советское время был большой спрос.

В стенах этого дома Игорь проснулся знаменитым, сыграв в одном из самых популярных фильмов 1950-х – «Тихом Доне». Поклонницы, награды, карьера – все началось здесь.

Позже Дмитриев, выросший в бабушкиных изысканных интерьерах, всю жизнь пытался сохранить этот дух в квартире собственной семьи.

Вернемся же немного назад, в беспечное детство маленького Игоря. Параллельно с его взрослением в этих же стенах разворачивалась совсем другая история.

< >

Шла бы без стона и вздоха,

но так устала,
но такая была Голгофа,
что силы не стало.
Упала[92].

< >

Для жителя этого дома актера Игоря Дмитриева – это дом счастья, веселого детства и яркой молодости. Но была у маленького Игоря соседка, запомнившая Колобовский дом, как дом отчаяния и горя. Это поэтесса Мария Шкапская, самобытность которой высоко ценил Горький, Гиппиус ставила выше Ахматовой и Цветаевой, а Блок даже помог войти в президиум Союза поэтов.

В 1920-е годы в этом доме с мужем-инженером и двумя сыновьями поселилась 30-летняя Мария, и вся ее прошлая жизнь померкла перед ждавшими ее здесь испытаниями. Хотя «голодранку с петербургской улицы, выросшую на свалках», с 11 лет содержавшую парализованную мать и сумасшедшего отца и уже успевшую пройти через арест и ссылку (правда, во Францию, что можно считать везением), казалось, нелегко сломить.

Сюда, в квартиру Шкапских, приходили на литературные вечера известные писатели Эренбург, Тихонов, Заславский, а также друг поэтессы фантаст Абрам Палей: «Я стал бывать у них на поэтических собраниях. Это происходило раз в неделю – по средам, если не ошибаюсь… Шкапские занимали просторную квартиру. В самой большой комнате стоял длинный стол. На него выставлялось весьма нехитрое угощение: время было довольно суровое, а материальные средства Шкапских ограничены. На столе обычно располагались бутылки с минеральной водой, сухарики, бублики и… вот, пожалуй, и все. Но было очень хорошо, атмосфера царила совершенно непринужденная, однако без лишней развязности. Здесь собирались только люди, увлеченные поэзией, по большей части сами поэты, а также их друзья. Знакомые хозяйки могли приводить своих знакомых и никого никому не представляли, в том числе и самой Марии Михайловне.

И.Б. Дмитриев

Г.О. и М.М. Шкапские

Случалось услышать такой диалог: „Кто эта молодая женщина?“ – „Это хозяйка квартиры, Шкапская“. – „А вот тот мужчина, что задумчиво сидит в углу?“ – „А это ее муж“»[93].

Период литературного признания и личного счастья продлился недолго. Вскоре в этих стенах Мария пережила самоубийство близкого друга, отца ее второго сына. Одновременно с этой подкосившей ее трагедией на нее обрушилась травля критиков, обозвавших ее «библейские» стихи о женственности, зачатии, плотской любви непристойными и грубо физиологичными. Даже отзыв имевшего вес в литературной среде священника Павла Флоренского, считавшего истинно христианским ее эмоциональное творчество, не избавил Марию от оскорблений и насмешек. Принятие в петроградские литературные круги в начале 1920-х обернулось резким отчуждением к их середине.

Обнажив в стихах свои личные муки вины за сделанный аборт, всю жизнь страдавшая о нерожденном ребенке да еще и сравнивавшая с ним Россию, убитую кровью революции, Мария получила ярлык «гинекологическая поэтесса» и, непонятая, сдалась.

Этот дом, свидетеля ее падения, Шкапская окрестила «пятифасадным зданием»[94]. В этих пяти фасадах в 1925 году Мария приняла решение умереть как поэт. Она устроилась на фабрику и стала писать безликие новостные очерки о стройках и урожаях в советские газеты. Только после ее смерти дочь Светлана (одногодка Игоря Дмитриева – может, они даже играли вместе в одном из дворов этого огромного дома) узнала о поэтическом прошлом матери.

Именно в период жизни в этом доме – Ведьма, Вакханка, Волчица, как прозвали Марию Шкапскую петроградцы, – издала почти все свои мистически-религиозные и очень интимные стихи и здесь же навсегда замолчала, как поэт.