Зазеркалье. Записки психиатра

Клуб «Артефакт», куда приехала Александра, обосновался в уютном московском переулке в обветшавшей снаружи, но вполне сохранившейся внутри исторической постройке, в которой в советские времена располагалось общество то ли трезвости, то ли научного атеизма. А может, и оба вместе, потому как неизвестно, что тогда было важнее для человека новой исторической общности – не пить или не верить в Бога. Старинный особнячок неведомым образом укрылся от зорких глаз городских чиновников, жадных до всего муниципального недвижимого имущества, как по мановению волшебной палочки превращавшегося в иномарки, породистых жеребцов, предметы роскоши и иные милые вещицы, способные порадовать глаз и скрасить скучную, монотонную и низкооплачиваемую службу на благо вечно недовольных жителей города. На самом деле никто точно ничего не знал. Поговаривали даже о том, что, по указанию некой жены некого высокопоставленного лица, строение было зарезервировано карандашной галочкой в обширном списке городской недвижимости и в результате даже не включено в городской реестр. А может, просто номер перепутали. В адресный реестр внесли один, а на дом повесили табличку с другим. Разве ж уследишь за всем в таком большом хозяйстве? А потом супруга этого самого лица, закрутившись в вечной женской суете и хлопотах по бизнесу, вроде как потеряла интерес к объекту. Но ведь кто знает этих женщин? Сегодня потеряла, а завтра снова найдет и строго спросит. Карандашную галочку в списке ведь никто не отменял. Потому осторожные управские чиновники постройку от коммунальных благ на всякий случай не отключали, глупых вопросов вслух не задавали и на открытые торги дом выставлять остерегались. Да и что там выставлять, если ни в реестре, ни в регистрационной службе записи нет? Благодаря этому невероятному стечению обстоятельств дом-призрак продолжал существовать, и вольнодумная общественность хорошо знала где, потому что регулярно здесь собиралась еще со стародавних времен заката перестройки, похоронившей гигантского идола с многосложным именем «идеологическая борьба двух мировых систем», решавшего за неразумных жителей страны, «что такое хорошо и что такое плохо», и безжалостной рукой отправлявшего мотать сроки любителей просмотра на экзотических тогда видеомагнитофонах «Греческой смоковницы» и прочей разлагающей западной кинопродукции, которая (и до сих пор не понятно) то ли еще эротика, то ли уже порнография. Впрочем, какая разница для прокуроров страны, в которой семьдесят лет не было секса? Разве что иногда, кое-где, по ночам и очень-очень тихо, чтобы не побеспокоить соседей за тонкими перегородками коммуналок.

В последнее время Александра не раз бывала в клубе, не упуская случая поучаствовать во всех заметных мероприятиях, хоть как-то связанных с ее египетской темой, и пообщаться с людьми, которых маман, скептически настроенная ко всему необычному, необъяснимому и непонятному для ее безусловно «здравого» ума, уже успела окрестить едким словечком «пирамидиоты». Сама Александра не была столь категорична. Потому что диагноз ставила только после обследования. А симптомы… Симптомы еще не повод для диагноза.

Вход в клуб был свободным, чай с печеньем и сушками бесплатным, темы для обсуждений интересными, а люди… Какие люди сюда приходили! Какие страсти кипели по вечерам! Какие потрясающие беседы велись! Высказаться мог каждый. Промолчать тоже. Свобода молчания порой дороже свободы слова, потому как шелуха слов скрывает мысли, как скорлупа плод. Публика в клубе была терпеливой и доброжелательной. Почти всегда. Александра обычно садилась в последнем ряду, наблюдала и слушала, стараясь оставаться незаметной, а в собственных суждениях – отстраненной и беспристрастной. И в этот раз, войдя в просторный бальный зал с колоннами, заставленный разномастными стульями, присела с краю рядом с Сережей, уже знакомым ей молодым человеком, студентом юридического вуза, почему-то променявшим молодежные вечеринки в стиле «рэп», «хаус» и «ар-н-би» на немодные заумные беседы.

– О чем шумим сегодня? – спросила его вполголоса.