Зазеркалье. Записки психиатра

– Который люди, собственно, и назвали «диаволом», – небрежно сказал Сережа, то ли размышляя вслух, то ли демонстрируя эрудицию перед ней.

– …то есть все попарно: черное и белое, он и она, правильно и неправильно, добро и зло, – продолжил лектор, бросив удивленный, но одобрительный взгляд в сторону Сергея, – гностики были выше примитивного дуализма и выделяли три рода людей: «перстный», что означает вещественный или материальный… Вспомните в этой связи пушкинские строки про «наперсников разврата», – он сделал паузу и оглядел аудиторию. – Какое изумительно точное употребление слова! – воскликнул с восторгом. – Другой род – «душевный», он же психический, третий – «духовный», или, как они его еще называли, пневматический.

Сережа неожиданно хмыкнул. Видимо, слово «пневматический» у него вызывало другие ассоциации.

– Гностики считали, что душевный род может стремиться либо к духовному, либо к материальному, – лектор сделал паузу, давая время всем оценить сказанное. – Если выбирает духовное – спасется, если вещественное – уподобится перстному роду, пребывающему во тьме кромешной, в полном неведении относительно высшей реальности. В область же божественного бытия без потерь возвратиться могут только пневматики…

«Люди перстные, душевные и духовные. Неплохо!» – подумала Александра, мысленно пополняя собранную в «Артефакте» коллекцию дефиниций. «Люди быта и люди жизни», «люди материальные и люди духовные», «люди горизонтальные и люди вертикальные», «люди низкочастотные и люди высокочастотные» – количество уже известных ей определений, подчеркивающих разницу, было велико. В отличие от привычного для нее профессионального деления людей на больных, здоровых и относительно здоровых эти определения почти непреодолимым барьером разделяли людей на две группы, как жителей разных планет. Но все они действительно были как «черное» и «белое», как «да» и «нет», в них отсутствовало промежуточное звено, включавшее тех, кто находится на границе и может выбрать дорогу вверх либо вниз или же остаться на месте.

«И Владимир Соловьев считал себя вот таким же „пограничным столбом“», – вспомнила она прочитанное вчера.

– «Душевные» в большинстве своем хорошие, добрые, зачастую набожные люди, – лектор бросил взгляд на женщину в первом ряду, даже в помещении не снявшую платок с головы, – в начале жизни перенимают, а потом ревностно охраняют чужой опыт, придуманные когда-то кем-то модели поведения и обряды, заботясь только о точности повторения. Но они становятся нетерпимыми, а порой и агрессивными, когда кто-либо осмеливается усомниться в правильности столетиями отстраиваемой процедуры и привычного уклада той части их жизни, которую они считают религиозной. Однако религия лишь первая ступень, первый этаж духовности, на котором еще нужны определенные правила и организация, предлагаемые церковью. Но для чего люди приходят в храм? Для того, чтобы выполнять обряды, или для того, чтобы в тишине один на один пообщаться с Богом? Так нужны ли посредники? – задал он вопрос. – Несомненно, нужны. Тем, кто не знает, как общаться. На первой ступени священники в храмах подобны школьным учителям, овладевшим простейшими навыками и приемами, – снова посмотрел на женщину в платке, спина которой, как заметила Александра, напряженно выпрямилась. – Другие же люди, которых гностики назвали «духовными», быстро освоив опыт предыдущих поколений и проанализировав его, вырываются за рамки догматического мышления и стандартных моделей, создают свой собственный метафизический или материалистический взгляд на мироздание. Главным для них является свобода мысли и выбора. Именно они горели в Средние века на кострах инквизиции, отлучались от церкви и предавались анафеме, осуждались и порицались большинством, но без них – «белых ворон», романтиков-утопистов – человечество было бы обречено на вечное средневековье, – лектор отпил глоток воды из стакана с легкомысленной надписью «Кока-кола». – На самом деле любой человек изначально духовно свободен и его духовная свобода выше любой религии, потому что включает в себя все религии, нерелигиозное мировоззрение и науку…

«И отец почти о том же говорил», – Александра вспомнила себя, пятнадцатилетнюю девчонку, которая пришла домой обиженная и удивленная после того, первого посещения православного храма. Правда, к церкви она ходила и раньше. На Пасху. Потому что повторять «Христос воскресе!» и «Воистину воскресе!», а потом целоваться с мальчишками-одноклассниками было прикольно. А в тот раз решилась, отправилась одна и, робко зайдя в храм, замерла, потрясенная ощущением тайны, скрытой в строгих ликах святых на иконах, магическим обрядом службы и прекрасными, хотя почти совсем непонятными песнопениями. Остановилась неподалеку от входа и замерла, зачарованная прикосновением к чему-то неведомому… А потом злобное шипение и толчок в спину. Из-за того, что на голове нет платка, а вместо юбки брюки…

Придя домой, она спросила отца, верит ли он в Бога?