Зажечь свечу

И бродят по земле такие вот девочки со сломанными хребтами, беспомощные и несчастные, преклоняющиеся перед «безумцами», изуродованные в первую очередь теми, кто, казалось бы, должен больше всех помогать им, кто самой природой определен к тому, чтобы правильно воспитать, подготовить их к  р е а л ь н о й  и на самом деле нелегкой жизни. Жизни, полной неожиданных положений, соблазнов, обманов, страданий и — радостей. Жизни, где как раз необходим в первую очередь крепкий хребет, индивидуальность, личность, д о с т о и н с т в о  человеческое, гармония природы и разума, верность не надуманным, а истинным принципам, верность  с е б е, собственной своей песне, собственному предназначению, которое одно только и может провести через запутанный лабиринт.

Ах, если бы только девочки! Родительская эта «забота» распространяется не только ведь на дочерей. Да и одни ли родители занимаются перебиванием хребта? Как часто и сколь многие из нас увлекаются тем же в пылкой жажде считать себя носителями безусловно добра — как будто мы всегда точно знаем, что такое добро!

В дверь постучали, и в номер вошла дежурная по этажу.

— Вы уезжаете? Можно перестилать?

— Да, пожалуйста.

— Где же ваша девушка? — спросила дежурная, вынимая одеяло из пододеяльника и с сочувствием, как показалось, поглядывая на Голосова. — Неужели она вас не проводит?

«Видела нас в коридоре», — понял он.

— Нет, наверное, — сказал он как мог равнодушно. — Обстоятельства.

Дежурная, как будто бы все поняв, печально покачала головой.

Телефон молчал. Голосов встал с дивана, взял портфель и, простившись с дежурной, вышел.

16

Площадь у гостиницы была пустынной. С какой-то еще смутно мерцающей надеждой он быстро глянул вдоль площади, но не увидел знакомой фигурки и медленно зашагал к остановке автобуса. На остановке было несколько человек. Ее не было. Несмотря на свои мысли, несмотря на то что понимал уже: в том, что произошло теперь, больше реальности, больше правды, чем было ее во всех предыдущих днях, что она со своими «отталкиваниями», расчетливостью была гораздо более жизненна и в сущности даже правдива, искренна, чем он, взвинтившийся, опьяненный, далеко, как видно, оторвавшийся от действительности (ему — музыка, а ей ведь и на самом деле замуж надо и теперь уж наверняка), несмотря на то что он понимал: именно теперь все стало на свои места и было гораздо более похоже на то, что бывает обычно (а следовательно, и есть настоящая правда), к пониманию чего не случайно же рано или поздно приходят все  в з р о с л ы е  люди, — несмотря на это, Голосов чувствовал свою несомненную правоту в чем-то. Но в чем? Этого он пока еще никак не мог осознать. И чувствовал, что какая-то работа все еще продолжается в нем…

Стоя в ожидании автобуса и поняв, что все уже теперь, — хотя, конечно, она могла бы еще встретить его на вокзале, если уж пересмотреть возможные варианты, — Голосов почувствовал, что он, собственно, уже и не хочет видеть ее. Любое продолжение будет агонией. Того, что разрушилось и чего не восстановить ничем. И опять — в который раз уже! — он увидел себя со стороны — беспокойным, назойливым, не от мира сего человеком, путешественником, свободным странником, так внезапно и с такими претензиями вторгающимся в устоявшийся привычный людской мир. С претензиями? Это верно… И зачем? Чтобы принести новые огорчения тем, у кого их и так хватает? Может быть, и хорошо, что так кончилось. Лучше раньше, чем поздно — меньше слез, меньше соленой водички. «Супермен в потертом пиджачке».

Подошел наконец автобус, Голосов втиснулся в узкие двери и через полчаса вышел у здания вокзала. Поезд стоял. Голосов отыскал свой вагон, купе, где никого пока не было. Забросил портфель на полку и вышел опять на платформу.

И тотчас увидел Олю.

Торопясь, она шла вдоль поезда, разглядывая стоящих, а увидев его, приблизилась с радостной и виноватой улыбкой. Она была в джинсовом костюме, том самом, в котором он впервые увидел ее, а следом за ней, озабоченная и грустная, шла мама. Увидев его, мама отошла в сторону, а Оля, заметив его взгляд, тотчас сказала:

— Мама провожает свою знакомую, а я вас проводить пришла. Вы не возражаете?

Молча он смотрел на нее. Она сама взяла его под руку и, правильно поняв его взгляд, тотчас перешла на «ты»:

— Не обижайся, ладно? Может быть, пройдемся немного? Время еще есть?

— Пойдем, — сказал он, постепенно приходя в себя.. — Володя, я звонила, приходила в гостиницу несколько раз, тебя не было.

— Да, я уходил. В парке гулял. Ведь ты…

— Володенька, не надо. Ну, пожалуйста. Давай так, как будто мы познакомились только что. Ладно? Ничего-ничего не было! Давай?

— Пойдем, — сказал он мирно, и они пошли.

Кажется, надо было радоваться — ведь она пришла, это прекрасно, это возвышенно. Значит, она поняла…

Но она так уверенно, крепко теперь держала его под руку и сама вела его, она опять была совсем не такая, как раньше. И словно бы пыталась растормошить его. Задним числом.