Зажги свечу

Шона тронули ее терзания, а еще больше – ее замешательство. Нечасто увидишь Этель Мюррей в растерянности. Он успокоил ее, настоял на том, чтобы они оба выпили виски в честь праздников, и сказал, что на данный момент не станет тревожить Эйлин, но они непременно обсудят это в самом ближайшем будущем. Он извинился за собственную вспыльчивость, и она потрепала его по колену затянутой в перчатку рукой. Шон подумал, что в расцвете лет Этель Мюррей, пожалуй, очень даже неплохо выглядела.

* * *

Эйлин встала на ноги и пришла на девятичасовую мессу первого января. Выходя из церкви, она встретила Эшлинг, у которой обрадованно загорелись глаза.

– Маманя, как здорово, что ты поправилась! Садись в машину, я отвезу тебя домой. А еще лучше давай поедем ко мне.

– С удовольствием! Мне бы не помешало немного тишины и покоя. Погоди минутку, я скажу кому-нибудь, куда иду, иначе они бросятся меня искать.

Эйлин оглядела толпу, выходящую на холодный утренний воздух. Прихожане окликали друг друга, поздравляя с Новым годом. На глаза попался тепло закутанный Донал.

– Передай всем, что я поехала к миссис Мюррей на завтрак. А вы позавтракайте без меня!

– Накормят тебя у Мюрреев, как же! Я скажу, чтобы твою порцию оставили в печке! – добродушно отозвался Донал.

– Эшлинг, он всего лишь шутит над тобой, – сказала Эйлин, усаживаясь в машину.

– Он недалек от истины, – ответила Эшлинг, нажала на газ и направилась к дому.

* * *

Состояние дома потрясло Эйлин до глубины души. Гостиная завалена грязными тарелками, на столе стаканы, на полу крошки. Сверкающая кухня, предмет зависти бедняжки Морин, превратилась в жалкое зрелище: плита покрыта слоем жира, везде недомытые кастрюли, повсюду рассыпаны кукурузные хлопья, в раковине полно немытой посуды. Тут явно никогда не убирали.

– Детка, ты ведь хозяйка этого дома, почему же ты совсем о нем не заботишься? – в ужасе спросила Эйлин, которой пришлось убрать грязную тряпку со стула, прежде чем она смогла хотя бы присесть.

– Маманя, а кому оно надо? – Эшлинг ничуть не раскаивалась. – Если я приберусь и наведу тут порядок, то он снова устроит бардак.

– Но, Эшлинг… разве можно так жить? Никак нельзя! Где Тони? Он все еще спит? – Эйлин понизила голос.

– Он не появлялся дома. Придет к ланчу, переоденется и уедет в гостиницу…

– Где же его носит? Ты провела здесь новогоднюю ночь совсем одна? Что стряслось с Тони?

– Думаю, он завалился спать там, где упал. У Шея Фергюсона или где-нибудь еще. Иногда он ночует в гостинице… Я думала, ты уже слышала…

– Нет, я ничего не слышала, совсем ничего.

– Ну вот, я тут так и просидела всю ночь одна. Сварила немного картошки вон в той кастрюле. Он часто хочет картошки, когда является домой с бутылкой… Когда стало совсем поздно, я поняла, что домой он не придет, поэтому приготовила себе поесть. У меня оставалось немного бекона, я начала его жарить с луком, он сгорел, так что плюс еще одна сковородка. А на той – вчерашняя яичница-болтунья, к которой он не притронулся, а вон та кастрюля… не знаю, наверное, молоко.

На Эйлин накатила тошнота.

– И как давно вы так живете?

– Не знаю. Дай-ка подумать… Я замужем год и семь месяцев… или уже семь лет и один месяц? Ну вот примерно столько…

Именно ее отстраненная насмешка над собой вывела Эйлин из состояния шока.

– У тебя горячая вода в кране есть? – решительно спросила она.

– Что? – вздрогнула Эшлинг.

– Водонагреватель включен? Мне нужно быть дома через час или полтора. К тому времени здесь надо навести порядок.

– Маманя, да какой смысл…

– Хватит ныть и жаловаться, берись за дело!

– Маманя, ничего я не буду делать, и ты тоже!

– Я тебя больше в жизни на порог не пущу, засранка ты этакая, если сейчас же не оторвешь задницу от стула и не наведешь здесь порядок!

– Маманя, это же мой дом, ты сама так говорила.

– Господи боже, конечно твой! Но ты только подумай, сколько людей обожали бы его, превратили бы в маленький дворец, так нет же, мисс Спесивая Эшлинг всегда лучше всех в мире все знает! Твоя сестра Морин дорого дала бы за такую кухню. Я знаю, видела ее лицо. Подумай о Пегги, которая живет в хибарке в горах… Что бы она дала за такой дом? Однако Господь решил одарить им не тех, кто ценил бы его, Он отдал его вечно ноющей грязнуле, которая сама себя жалеет! Да, Эшлинг, вот кто ты есть…

Реакция Эйлин ошеломила Эшлинг: ни слова про Тони, ни грамма утешения, ни материнских объятий, ни разговоров про отвратительную природу мужчин. Вместо этого мать ее отчитала похлеще, чем когда ей было четырнадцать. Эшлинг невольно встала. Маманя уже снимала пальто:

– Повесь его где-нибудь, чтобы оно не запачкалось, и дай мне фартук или халат… А, ладно, дай-ка мне одну из твоих тряпок, которые так дорого стоят на Графтон-стрит, и я накину ее поверх моей приличной одежды. Не стой столбом! – Эйлин уже где-то нашла подносы. – Давай разбирай гостиную, приноси все, что там есть.

– Маманя, я не хочу, чтобы ты упахалась…

– Я не позволю посторонним увидеть, какую неряху-дочь я вырастила. Ты меня слышишь? А ну вперед!