Зажги свечу

– Морин, тебе, как и мне, прекрасно известно, что Тони напивался в стельку шесть дней в неделю, так почему мы должны притворяться, что ничего подобного не происходило?

– Ну… я не знаю… Как-то уж очень непристойно ты сказала…

– Куда непристойнее делать вид, что так и надо, когда он возвращается домой пьяным вдрызг. Слава богу, сейчас он в порядке, и, раз уж мы про него заговорили, я надеюсь, что так и дальше пойдет. Однако, с моей стороны, было бы в высшей степени лицемерно притворяться перед собственной сестрой, что всего несколько месяцев назад мой муж не пьянствовал беспробудно.

Морин почувствовала себя неловко. Ей не нравилось, что Эшлинг говорит про мужа в таком тоне.

– Эшлинг, он прекрасно к тебе относится, не задирай нос, а не то все испортишь. Тони ведь позволяет тебе работать в лавке, хотя я представить себе не могу, зачем оно тебе надо.

– Мне нравится, у меня есть занятие, и я неплохо зарабатываю и откладываю заработанное. Элизабет научила меня не бросаться деньгами. В финансовых вопросах она всегда хорошо разбиралась. В ту мою поездку в Лондон она сказала, что очень глупо с моей стороны ничего не откладывать. Знаешь, все те годы, пока жила с нами, она сгорала от стыда, когда маманя и папаня давали ей деньги на карманные расходы. Они об этом даже не задумывались, а она каждую неделю смущалась. Элизабет мне сама рассказывала. А ведь ей тогда было всего-то лет десять-одиннадцать.

– Элизабет такая славная. Надеюсь, она будет счастлива. Я и правда очень хотела бы поехать на свадьбу, честное слово…

– Ты же знаешь, я бы помогла тебе с деньгами! – с готовностью предложила Эшлинг. – Поехали! Для чего же еще я копила, если не для подобных случаев? Я оплачу твои билеты. Пожалуйста, соглашайся!

– Я не могу, и дело не в деньгах, а в самой поездке… Ты не знаешь Брендана.

– Так он же повторяет, что ты можешь ехать.

– Да, но…

– А давай скажем ему, что ты на скачках выиграла! Тогда он не будет возражать и не станет говорить, что тебе сестра дала. Давай посмотрим результаты каких-нибудь скачек, узнаем, какая лошадь пришла первой, и скажем, что ты ставила на нее пять фунтов.

Морин чуть со смеху не умерла:

– Я поставила пять фунтов на лошадь… Эшлинг, ну ты даешь! Да Брендан меня тут же в богадельню сдаст!

* * *

Саймон сказал, что они словно подгадали время свадьбы под войну. На Ближнем Востоке ситуация выглядела весьма напряженной. Элизабет велела ему не нагонять панику. Услышав слова Саймона, Генри забеспокоился.

– Генри, все сходится. Насер знает, чего хочет, а французские войска сидят на Кипре вовсе не для того, чтобы загорать на пляже, верно?

– Но до войны дело не дойдет. Я имею в виду, они не начнут… ну… или если они начнут, то мы не станем… Мы же не будем ввязываться?

– Нам нужен Суэцкий канал, вот и все. Британия не осталась в стороне в тысяча девятьсот тридцать девятом и не позволила некоторым разгуливать по Европе, так и сейчас в сторонке стоять не будет. Вот увидишь, все уже готовы…

– Я не думаю…

Генри выглядел таким расстроенным, что Элизабет решила наконец вмешаться:

– И я тоже так не думаю, хотя читаю газеты не менее внимательно, чем Саймон. Никто из нас не болтает по душам с премьер-министром, но ничего не случится. Люди не готовы к новой войне. Прошло всего десять лет, и никто не захочет начинать заново. Ну хватит, Саймон. Не стоит распускать слухи о войне только потому, что ты хочешь оставаться беззаботным холостяком, тогда как другой холостяк наконец поумнел и решил связать себя узами брака…

– Ты, наверное, с детства такая умная и с язычком как бритва? – поддразнил Саймон.

– Нет, – ответила Элизабет. – На самом деле в детстве я была серой мышкой.

– Да ладно, кому ты рассказываешь! – не поверил Саймон.

– Не могу представить, чтобы такая симпатичная блондинка могла быть серой мышкой, – поддакнул Генри.

– Это правда. Я была очень робкая и застенчивая, много-много лет. Пожалуй, я немного осмелела в Килгаррете. Но только после ухода мамы из дома я перестала… перестала сливаться с обоями.

– Похоже, в каком-то смысле мы все должны быть рады, что она ушла, – сказал Саймон.

Генри нахмурился, посчитав, что друг заходит слишком далеко, но Элизабет, кажется, не возражала.

– Да, звучит странно, но я действительно считаю, что уход мамы из дома многим пошел на пользу. Даже отцу. Если бы она осталась, то они не стали бы счастливее, а скорее наоборот. Я даже предположить не могла, что скажу такое вслух… Я так рыдала, когда мама ушла, думала, у меня глаза вместе со слезами вытекут… У меня все лицо болело от слез.

– Ох, Элизабет! Бедняжка моя! – Генри взял ее за руку. – Разве можно так обращаться с ребенком… бедная Элизабет…

Саймон тоже выглядел расстроенным.

Элизабет подивилась, что такого печального она сказала. Все чистая правда.

* * *

Этель Мюррей отправила священнику в Уотерфорд сто фунтов, чтобы он мог продолжать свое богоугодное дело. Она тепло его поблагодарила и сказала, что исцеление сына стало чудом. К ее огромному раздражению, священник вернул ей деньги и написал в письме: